Любой ценой
Шрифт:
— Нет.
На мгновение в глазах графини полыхнуло нечто отталкивающее. Разочарование, понял Хейес. Он знал, кого бы она желала видеть отцом, но она сама не хуже него знала, что после того, как Эмили Александер прихлопнула попытку связать её мужа и «Саламандру», он не станет озвучивать выводы, которые нельзя уверенно обосновать. По крайней мере не в этом случае. Неважно, насколько увесистый камень за пазухой он припас. Или, возможно, именно из-за того, насколько личным делом был данный камень.
— Жаль, —
— У меня есть еще три факта, — сказала Файрбёрн. — Можно сказать, еще три соломинки.
— А именно?
— Во-первых, Харрингтон отказалась назвать отца ребенка. Не потребовала от Бриарвуда соблюдения конфиденциальности; просто не сказала им. Во-вторых, и, полагаю, это не удивительно, опекуном своего ребенка на случай её отсутствия или… неблагоприятного для неё развития событий, она назначила свою мать, доктора Харрингтон. И, в третьих, — в третьих, милый Соломон, — доктор Харрингтон также является официальным врачом некоей Эмили Александер, которая таинственным образом после шестидесяти или семидесяти лет проведенных в кресле жизнеобеспечения пришла к выводу, что им с мужем тоже пора стать родителями.
Хейес снова моргнул. Он был уверен, что сможет выдумать полдюжины объяснений для подмеченных Файрбёрн совпадений даже не напрягаясь. Но это было не важно. Инстинкты говорили ему, что мстительностью ли направляемая или нет, но графиня по поводу происходящего попала прямо в точку. Особенно в свете отказа Харрингтон сообщить имя отца даже медперсоналу Бриарвуда.
— Интересные соломинки, Эльфрида, — заключил он через несколько секунд. — И у меня есть способы проверить твою информацию. Не то, чтобы я хоть на секунду усомнился в её достоверности, — он не добавил «на этот раз», хотя был уверен, что она это все равно услышит. — Полагаю, что ты хочешь сохранить в секрете свою роль в привлечении моего внимания к данному делу?
— Боюсь что так, — она вздохнула с искренним, по его мнению, сожалением. — Часть меня с радостью бы дала знать этой низкорожденной выскочке, этой сучке, кто именно дунул в свисток. Однако учитывая нынешний… неблагоприятный политический климат и то, как омерзительно лебезит перед нею чернь, было бы не очень разумно изображать из себя объект возмездия. Да и Бертрам меня за это не поблагодарит.
— Так я и думал, — сказал Хейес, излучая всю возможную симпатию. — Поэтому я буду очень аккуратен, документируя используемые мною факты без упоминания твоего имени.
— Какой милый, осторожный человек! — проворковала графиня Файрбёрн.
— Стараюсь, Эльфрида. Я стараюсь.
— Хонор!
Сэр Томас Капарелли вскочил на ноги, вышел из-за стола и, широко улыбаясь, направился Хонор навстречу, чтобы крепко пожать её руку.
— Рад видеть вас, — сказал он, а Хонор улыбнулась почувствовав за его словами личную теплоту. — И тебя, конечно, Нимиц, — продолжил Капарелли, кивая древесному коту сидевшему на плече Хонор. — И вас, коммодор, — с улыбкой добавил он отпуская руку Хонор, чтобы обменятся рукопожатием с Мерседес Брайэм.
— Вижу, что приоритеты ваши выстроены правильно, сэр Томас, —
— Ну, её милость и Нимиц скорее идут за одну персону, коммодор.
— Как скажете, сэр.
— Присаживайтесь. Присаживайтесь обе, хмм, все трое! — пригласил он жестом, указывая на комфортабельные кресла выстроившиеся кружком вокруг кофейного столика в его роскошном офисе. Два кувшина — один с кофе, другой с какао — исходили паром на упомянутом столике. Также на нем были чашки и блюдца, блюдо со свежими круассанами и пучок свежего сельдерея.
Хонор и Брайэм повиновались. Нимиц скользнул на колени Хонор и уставился на сельдерей с откровенной жадностью. Хонор хихикнула и отвесила ему легкий шлепок, а он перекатился на спину, поймал её руку передними и средними лапами и радостно принялся мериться силами.
— И это, — со смешком заметил Капарелли, — должно представлять поведение разумных аборигенов Сфинкса?
— Некоторые коты впадают в детство более охотно, чем другие, сэр Томас, — сказала ему Хонор, шлепая Нимица свободной рукой, в то время как тот урчал от удовольствия.
— Хорошо, что вы ему нравитесь, — сказал Капарелли. — Я видел кадры того, что могут натворить их когти. — Он покачал головой. — Лично меня всегда удивляло, как нечто столь короткое может причинять такие обширные повреждения.
— Скорее всего, это потому, что вы, как и большинство людей, думаете о когтях древесных котов как об аналоге когтей земных кошек. На деле они совсем не такие. Паршивец?
Нимиц отпустил её руку и уселся у нее на коленях. Он вытянул вперед одну из передних лап, слегка согнув длинные, жилистые пальцы, и выпустил игольно-острые когти. Капарелли склонился поближе с зачарованным выражением на лице, и Нимиц повернул лапу когтями вверх, чтобы ему было удобнее их видеть.
— Обратите внимание, — сказала Хонор, — что его когти намного шире у основания, чем у земного кота. Когда люди называют их «саблевидными», это следует понимать буквально, за тем исключением, что заточена не та сторона. А втягиваются они в специальные, выстланные хрящами пазухи, поскольку представляют собой скорее нечто вроде зубов земной акулы, чем то, что на Старой Земле назвали бы «когтями». Структура собственно когтя больше похожа на камень, чем на рог, хрящ или кость, а искривленная внутренняя сторона как минимум столь же остра, как обсидиановый нож. Правда, что их когти не очень длинны, но во всех смыслах у него на каждом пальце лезвие скальпеля без малого полутора сантиметров длины. Вот почему разъяренный кот так похож на бешенную циркулярную пилу. Каждый отдельный порез не так уж глубок, но когда все шесть лап действуют совместно…
Она пожала плечами, а Капарелли слегка содрогнулся от образа, который вызвали её слова.
— Я не сознавал, насколько ужасное это оружие, — признался он.
— Ну, сэр Томас, — с готовностью заявила Хонор, — если хотите настоящий источник кошмаров, можете вспомнить, что гексапумы — которые, как вы знаете, немного крупнее — вооружены такими же когтями. Только, конечно, у них когти восемь-девять сантиметров в длину. Вот почему сфинксианцы никогда не бродят по зарослям без оружия.