Любой ценой
Шрифт:
Щеголев же, давший себе зарок после похмельного вылета, пить отказался наотрез и по этой причине после некоторого колебания был признан эскулапами вполне здоровым, тем более что с аэроплана он не падал, а так, как известно, для авиатора треснуться на землю — обычное дело.
По этой причине все вышли в сад, чтобы проводить уезжающего на аэродром Щеголева, и Щеглов, пришедший после стакана коньяка в полнейшую форму, дружески хлопнул летчика по плечу.
— Не вздыхай, прапор, прилетишь к ним в имение. Здрасьте, а вот и я! Российский офицер, потомственный дворянин, четырнадцать поколений
— Да оно-то так, только где я четырнадцать поколений возьму?
— Что, мало? Еще добавь! У тебя что, предков не было? Были! Не с неба же ты свалился!
— Да, выходит, что с неба… Правда, дворянин, конечно… — пожал плечами Щеголев, даже не заметив, что Щеглов перешел с ним на дружеское «ты».
— Ну вот, видишь! — штабс-капитан важно поднял палец. — Тебе что надо? Парочку предков познатнее найти! Есть такие?
— Да вроде есть… — неуверенно протянул Щеголев. — Генерал был в Семилетнюю войну, десятая вода на киселе…
— Генерал? Годится! И еще б основателя рода, ну?
— Основателя? — задумчиво почесал затылок Щеголев. — Ну, был как-то разговор шутливый, так бабушка какого-то боярина Ропшу поминала…
— Боярин? Ропша? Это что, вроде как из времен князей московских? — Щеглов пожевал губами, словно пробуя на зуб непривычное имя, и категорически заключил: — То, что надо! Боярин князей московских… Никак не меньше! Так и рубани им, а то, вишь ты, пыху свою да гонор показывают…
Заключение Щеглова вызвало смех у офицеров, и даже Денис, внимательно прислушивавшийся к разговору, позволил себе сдержанно улыбнуться. Он хотел было высказать и свое мнение по поводу графской дочки, но тут из флигеля в сад вышла мадемуазель Туманова, и Денис немедленно прикусил язык, тем более что девушка, заметив Щеголева, окликнула:
— Прапорщик, милый, а я вас ищу. Как же вы это так, не попрощавшись…
Она быстро подошла к офицерам и с улыбкой, без всякого стеснения, поцеловала в щеку покрасневшего как маков цвет Щеголева.
— Не сердитесь на меня, пожалуйста, и помните, что вы мне очень и очень симпатичны.
В ответ на такое заявление Щеголев смог только блаженно улыбнуться, а Щеглов, которому стакан коньяку натощак малость ударил в голову, не удержался и съерничал:
— Нехорошо, мадемуазель! Нельзя, нельзя прапорщика соблазнять. Вы ж теперь, согласно пари, поручику Думитрашу принадлежите…
— А вот докажет он свое первенство, — рассмеялась Туманова, — тогда так и быть, смирюсь…
— А доказательство здесь, — Щеглов вытолкнул Дениса вперед. — Живой свидетель. Был пленником на том самом аэроплане, который поручик Думитраш изволили собственноручно сбить, ровно в половине шестого утра.
— Что, тот самый аэроплан, с которого вы упали? — Туманова испытующе посмотрела на Дениса. — Это правда?
— Как есть правда, барышня, — отчеканил Денис. — Все так, как их благородие господин штабс-капитан обсказали. И ероплан германский сгорел. Только я башкой в солому, так он, значитца, мордой в канаву и тока хвост вверх!
— Ну, тогда все, — Туманова шутливо поклонилась Щеголеву. — Извините, прапорщик, но раз так, то не взыщите, я себе больше не принадлежу…
— Ничего, он утешится! —
Дорога, ведшая увалами к именью Сеньковского, еще недавно, казалось бы, такая тихая и спокойная, была вдрызг вытолочена прошедшими здесь броневиками и казачьими сотнями. И дивизия, и бронеотряд ушли далеко вперед, сейчас только «руссо-балт» с «уайтом» упрямо пылили мимо обманчиво-мирных левад.
Грузовой «уайт» уступал в скорости мощным броневикам и получилось так, что, пройдя через немецкие позиции вместе со сводными ротами, он легко обогнал пехоту, но позже постепенно отстал не только от «гарфордов» и «остинов», но и от шедшей на рысях конницы.
Подполковник, начальник этого маленького автоотряда, то и дело выглядывал из своего «руссо-балта» и беспокойно посматривая то на дорогу, то на чуть было не подступающую к самой обочине извивистую речку, наконец не выдержал и скомандовал остановку. Потом махнул фельдфебелю, ехавшему со взводом на «уайте», и когда тот подбежал к «руссо-балту», негромко сказал:
— Слушай, не нравится мне все это…
— Так точно, ваше высокоблагородие, — сдержанно кашлянул фельдфебель. — Не влипнуть бы…
— Вот именно, влипнуть. А у нас, сам понимаешь, оружие…
— Да… — сокрушенно вздохнул фельдфебель и огляделся.
— В общем, так, — подполковник принял решение. — Поставь дозорного на бугор и сиди. А я вперед проеду, посмотрю, а то в случае чего нашу гаргару и не развернешь…
— Оно конечно, — согласился подчиненный.
Уже через минуту соскочившие на землю солдаты довольно разминались, на верху увала торчал наблюдатель, а сам фельдфебель еще успел проводить командирский автомобиль до развилки, где дорога на штаб соединялась с заброшенной рокадой…
И невдомек было только что расположившемуся на отдых взводу, что совсем недалеко, по этой самой рокаде вскачь шли восьмерики битюгов-першеронов, волоча за собой тяжелые германские пушки. Подскакивали на выбоинах зарядные ящики, тряслась на передках обслуга, и стелились по обочине кони офицеров, спешивших исполнить приказ по ликвидации прорыва русских у Звеняче…
Пыль, вставшая над рокадой, привлекла внимание дозорного, и он, понаблюдав с минуту, скатился с бугра и чертом подлетел к фельдфебелю.
— Герман на дороге!… Артиллерия! Колонной! Много!
— К бою! — рявкнул фельдфебель, выставляя реденькую цепочку взвода по гребню увала, проследил, как позади них развернулся на дороге неуклюжий «уайт» и только после этого, спокойно выждав, когда немецкая колонна, сворачивая с рокады, сбилась с темпа, громко скомандовал: — Сполняй присягу! По батарее!… Пали!
Солдаты во взводе уже приобвыкли к своим автоматам и, когда враз ударили почти тридцать стволов, со стороны могло показаться, что по германской колонне лупит, по меньшей мере, дюжина «шошей». Полетели через головы битюги, полезли друг на друга огромные пушки, и, разбрасывая по сторонам обслугу, кувырком пошли зарядные ящики. Заметались по обочине офицеры, а молоденький фанен-юнкер карьером полетел с докладом к командиру бригады: