Любушка-голубушка
Шрифт:
– Ох, товарищ старшина, ну что вы такой придирчивый? Ну проще надо к жизни относиться, честное слово. Вы все так близко к сердцу принимаете, слишком много нервов тратите. От этого и бледный такой. Вам надо мясных продуктов побольше есть. Может, возьмете что-нибудь к столу?
Был Капитонов бледный, стал красный, занервничал еще сильнее и выдавил ужасным голосом:
– Вы мне что, взятку предлагаете в виде мяса?
– Мать родная… – пробормотала сокрушенно Валя. – Уж и мяса ему не предложи, тоже мне, Павлик Морозов на нашу голову выискался!
– Что? – бешено покосился Капитонов.
– Да
– Что тут у вас, товарищ старшина? – раздался в это мгновение начальственный женский голос, и рядом с Капитоновым образовалась маленькая сухонькая тетенька с суровым выражением лица, одетая до того уныло, что при одном ее виде зевота одолевала.
«Определенно какая-то инспекторша», – с тоской подумал Люба – и не ошиблась.
«Снегурочка!» – подумал Ермолаев и удивился, что у нее теплая рука. Он стоял и держал ее за руку, совершенно обалдев от этой невероятной красотищи, которая вдруг оказалась рядом и лишила его дара речи. Снегурочка была тоненькая и такая молодая-молодая… Почему-то казалось, что она должна все время смеяться, но глаза ее смотрели очень серьезно.
Она что-то говорила, но Ермолаев не только слова в ответ молвить не мог, но и слышать ничего не слышал. Вроде как туман, ошеломление какое-то на него нашло. Наконец к ним приблизился парень с видеокамерой – невысокий, бойкий с виду, в усах и бороде, в черной куртке, черных очках и сам черный. Назвался Димой. На него Ермолаев только мельком взглянул и тотчас забыл – опять уставился на Снегурочку. А она, озабоченно сдвинув тонкие, как прутики, брови, велела черному Диме начинать.
Оператор снял темные очки и надел другие – со светлыми стеклами, сквозь которые были видны его маленькие насмешливые глаза. Тоже черные, само собой! Потом он пристроился к видоискателю, поводил камерой туда-сюда и нажал на какую-то кнопку. Зажегся красный глазок – камера заработала. Дима наводил ее на заснеженные поля, на кривую лиственницу, поднимал к небу и опускал до самой дороги. После того вплотную взялся за Ермолаева: заставлял его проверять прицеп, поднимать капот, лазить в кузов и лихо – он так и сказал: «Лихо!» – спрыгивать. Садиться в кабину, закуривать и бросать в боковое оконце папиросу.
Виктор выполнял все скованно, прыгнул из кузова тяжело, так что ноги загудели, а закурить долго не мог: поглядывал на Снегурочку, которая стояла на обочине и ободряюще кивала, и ломал спички, будто разучился их зажигать. Выглядело это, конечно, глупо… У него была зажигалка, но бензин в ней закончился, а ни Дима, ни, само собой, Снегурочка не курили. Почему-то он вспомнил, что Люба иногда, под настроение, хваталась за сигаретку. «В жизни больше не разрешу!» – подумал мрачно и ощутил тоску оттого, что никогда и ничего не сможет запретить или разрешить Снегурочке.
Наконец Дима угомонился, и к Ермолаеву подступила Снегурочка.
– Я сейчас возьму диктофон, – сказала она, – и мы побеседуем, хорошо? Я не люблю видеоинтервью, мне больше
Повернулась к оператору:
– Дима, ты иди в нашу машину, поезжай рядышком и сделай побольше таких планчиков хороших, как ты умеешь, а мы с Виктором Сергеевичем поедем не очень быстро.
Дима, опять нацепивший темные очки, не тронулся с места. Вид у него был такой: «Ну, раскомандовалась!» Ермолаев возмущенно на него покосился, но ничего не сказал – сдержался. Пошел, демонстрируя беспрекословное повиновение, к «МАЗу», взлетел за руль, открыл дверцу для девушки. Она подошла. Но не села – нерешительно переминалась внизу, робко заглядывая в кабину, потом, смущенно улыбнувшись и чуть наморщив носик, покачала головой. Дима стоял позади, его непроницаемые очки поблескивали. Он-то был серьезен, а вот очки определенно усмехались.
Ермолаев поглядел на светлые Снегурочкины джинсы, на ее белоснежную курточку, все понял и со стыдом принялся тряпкой, которой обычно отчищал ветровое стекло от подтеков, протирать до белизны вытертое дерматиновое сиденье, не понимая, что пачкает его еще больше. Конечно, пыль, грязь, а на резиновом коврике несколько золотистых шелушинок от тыквенных семечек, горсть которых ему сунула сегодня в карман куртки Люба. «Вот вечно она!» – сердито подумал он о жене, хотя семечки сгрыз за милую душу.
Он нагнулся было, чтобы подобрать скорлупки, но Снегурочка, вскинув руку в белой перчатке, смущенно улыбаясь, остановила его:
– Знаете что… Пойдемте лучше в нашу «Волгу». Там как-то уютней и вообще… Попросим нашего шофера мотор завести – и получится, будто у вас. Хорошо?
Ермолаев покорно выбрался из своей машины. Покорно! Да он не то что в «Волгу» полез бы сейчас – на вершине вон той кривой лиственницы готов был рассказывать о чем угодно.
Смешно признаться: его даже в пот бросило от мысли, что неприглядная кабина его «МАЗа» испугает девушку, что махнет она своей беленькой теплой ручкой и укатит восвояси. Но нет, оказывается, еще можно побыть с ней, даже рядом посидеть и посмотреть на нее, пребывая в этом ошеломленном и радостном состоянии, что охватило его и не отпускало.
Никогда с ним такого не было. Ни-ког-да!
– А вам что? – повернулся Капитонов сурово. – Не мешайте, я при исполнении.
– Я тоже, – усмехнулась она и вынула из сумку удостоверение инспектора Роспотребнадзора. – Проверяем санитарные книжки. Прошу предъявить.
Это адресовалось уже, понятное дело, не Капитонову, а Любе, однако отозвался первым Капитонов.
– Да в порядке у нее книжка, – отмахнулся он. – Не мешайте, у нас вопрос посерьезней.
«Может, обойдется?!» – подумала Люба, которая стояла ни жива ни мертва.