Люда

Зайончковский Олег Викторович

Девушка не видела, как закатывалось солнце; не слышала она, как ожил и защелкал поблизости соловей. Лишь когда ночь задула окончательно фитилек, тлевший далеко за полями на западе, именно в эту минуту

Люда почему-то очнулась. Сознание вернулось к ней внезапно, как это бывает с людьми, хлебнувшими ректификата, но это было не ее, а словно чужое сознание. Все еще лежа на спине, она увидела над собой деревья, озаренные отблесками огня, и услышала треск горящих сучьев.

Тепло исходило справа. Люда повернула голову и разглядела костер и сидящего у костра человека, в котором узнала Трушина. Память ее включилась и медленно

заработала. Наконец Люда почувствовала, что может говорить.

– Что случилось?.. – Голосок ее прозвучал неожиданно тонко и сипло. – Где народ… где Сергеев?

– Проснулась? – Трушин не переменил позы. – Уехал народ… и Сергеев твой давно дома.

Леша подбросил в костер сухую ветку и замолчал, не глядя на Люду. Ей захотелось заплакать, но она сдержалась.

– А ты… почему? – спросила она.

– Ну… не бросать же тебя тут одну.

Теперь только Люда обнаружила, что лежит на подстилке из елового лапника, укрытая Лешиной курткой. Ей стало вдруг совестно, что

Трушин видел ее и, конечно, ворочал, пьяную до бесчувствия… и что теперь торчит тут из-за нее, вместо того чтобы сидеть дома и смотреть телевизор. Люда попыталась встать, но полянка поплыла у нее перед глазами, голова закружилась, и челюсти свело от подступившей тошноты. Девушка рухнула снова в лапник, немного отдышалась… и все-таки заплакала.

– Ну… ты что? – Леша, подойдя, склонился и потрогал ее голову.

– Встать… не могу… – сообщила Люда сквозь слезы.

– Да? Бывает. – Он почесал в затылке и после некоторого молчания предложил: – Слушай… а ты не обидишься, если я тебя понесу?

Девушка стеснялась, конечно, и возражала, но Трушин настоял. Он просунул под нее руки, сильные, как лапы складского погрузчика, и легко поднял.

– Тяпки… – простонала Люда.

– Что?

– Мы тяпки забыли…

– Шут с ними! – Леша взял ее поудобнее. – Завтра все равно сюда возвращаться.

Так он ее и нес все три километра – до самого города. Люда даже успела дорогой заснуть у него на руках. А Трушин… а Трушин, пока ее нес, успел Люду полюбить.

5

Солнце, обойдя кругом инженерный корпус, достало, лизнуло касательными лучами окна репрографии. Вспыхнула, вызолотилась на стеклах многолетняя пыль и муть.

За окнами, ослепшими от солнца, едва видны идущие люди. Это цеховые потянулись уже в сторону проходной – они свое на сегодня оттрубили.

Через час и у Люды закончится рабочий день. РЭМ ее достаточно нынче потрудился; пора его выключить и дать остыть, прежде чем подвергнуть ежедневной и так не любимой Людой процедуре чистки и мытья. Сказать по совести, не женское это дело – чистить РЭМ: и грязное, и тяжелое физически. Даже вывалить из машины для помывки селеновый тяжеленный барабан – и то проблема для хрупкой девушки… Но для того природой и созданы мужчины, чтобы ворочать разные тяжести. Хотя уход за агрегатом ее прямая обязанность, Люда просит, как о деле разумеющемся:

– Леша, помой мою бандуру.

Начальник покорно засучивает рукава и лезет в машину. Люда садится за его стол и – нога на ногу – отдыхает. Пусть Трушин и не такой рукодельник, как Сергеев, зато физически явно сильнее. Только вот лысина на затылке просвечивает – в его-то годы… А зарплата у Леши двести двадцать, и человек он простой и добрый. Быть

бы ему еще с лица посимпатичнее… Тетя Аня со своей стороны твердит, что мужик в доме необходим, а то даже на крышу некому слазить. Люда представляет себе Трушина на крыше и усмехается: продавит, небось, с его-то габаритами… В общем и целом Люда понимает, что Леша для нее пара подходящая, но есть в их отношениях одна загвоздка. Загвоздка, собственно, в том, что Трушин до сих пор еще не сделал ей предложения. Сказать больше: за весь год, что прошел с той памятной прополки, он не попытался Люду даже поцеловать. “И чего он только тянет? – привычно недоумевает Люда. – Или ждет, пока его в должности утвердят?.. Какой-то и.о. жениха…” Она подходит и наклоняется к

Трушину, полирующему барабан ватным тампоном, смоченным в спирте. В селеновом кривом зеркале отражаются две забавные носастые физиономии.

Семнадцать пятнадцать. И опять, второй раз за день, дружно на всех этажах ударяют звонки, только теперь они играют отбой. Не успевают они смолкнуть, как десятки дверей распахиваются, одновременно выпуская в коридоры великое множество инженеров обоего пола. Степень готовности коллективы демонстрируют необыкновенную. Будь это пожарная эвакуация, все получили бы высокую оценку. Спустя полминуты ежевечерний исход достигает уже пиковой фазы. Словно кто всыпал дрожжей в инженерный корпус – люди массой выдавливаются через оба подъезда и, того гляди, начнут выпрыгивать из окон. Даже удивительно, сколько народу могло вмещать в себя это четырехэтажное здание!

Однако Люда на выход не торопится. Во-первых, она опасается, как бы не раздавить в толкучке пакет с молоком, а во-вторых… во-вторых, ей просто некуда особенно спешить. Нет Люде надобности ни в магазин бежать занимать очередь, ни в ясли за обкаканным чадом – она девушка свободная. Пока Трушин обходит опустевшую репрографию, проверяя, все ли обесточено, пока он запирает и опечатывает помещения, Люда вполне успевает привести в порядок свое лицо. Распущен и снова заколот русый хвостик; две свежие капли “Может быть” втерты за ушами…

Но вот и Леша:

– Я готов.

В руке у него железный стаканчик с ключами. Эти ключи Трушину еще предстоит сдать в охрану, поэтому завод они с Людой покидают поврозь. За проходной Леша снова ее догоняет, и девушка, перевесив сумочку на другое плечо, берет его под руку. Рука у Трушина велика в объеме; мышцы – плотные по-мужски, тяжелые и круглые. От него немного пахнет потом, но не противно – так когда-то пахло после работы от Людиного отца.

Эдак под руку они и идут – ни дать, ни взять, семейная пара. Идут и молчат, словно все между ними уже сказано, словно нет друг к другу никаких вопросов. Однако идиллия эта длится только до улицы

Островского. Здесь Люде поворачивать на поселок, а Трушину идти прямо – он со своей мамой живет в однокомнатной на “жилдоме”. На перекрестке пара останавливается. Люда высвобождает руку из-под трушинского локтя.

– Ну?..

– Ну… до завтра… Эх, сапог-то я твой в цех не отнес.

– Ничего. – Люда усмехается. – До зимы еще далеко.

На этом они и расстаются.

6

Анна Тимофеевна пьет чай вприкуску. Сахар она колет кухонным ножом прямо у себя в горсти. Мелкие осколки сыплются ей в подол, и тетя