Люди, боги, звери
Шрифт:
Вопрос об унгерновских сокровищах поднимали также и те, кто занимался радиоактивными излучениями. В 1975 году я получил письмо от некоего господина Збигнева из Катовиц:
«Как человек, имеющий большой опыт в области исследований радиоактивности, я задумался над этой проблемой.
21 и 22 декабря 1971 года я проводил предварительные исследования, используя физическую карту. Я установил, что клад барона был спрятан в нескольких местах, а также тот факт, что Камиль Гижицкий скорее всего лучше ориентируется в данном вопросе, нежели Антоний Оссендовский. Часть клада в количестве 800 кг локализована около местности Даландзадгад в гроте, на глубине 250 см. Своими поисками я охватил часть Европы, Россию, Монголию и Китай. Затем ко мне присоединился мой многолетний знакомый, горный инспектор, находящийся на пенсии. Другая часть сокровищ весом около трех тонн зарыта около местности Там-саг-Булак (недалеко от границы с Китаем) на глубине 15 метров, а остальная часть находится на территории самого Китая. Во время дальнейших контрольных исследований мы обнаружили радиоактивные излучения от благородных металлов на озере Хар-ус-нор (Char-Us-nuur) на глубине 19 м. Это, скорее всего, золотые монеты весом около 500 кг. Этот клад не связан с бароном Унгерном».
Смерть помешала этому искателю сокровищ продолжить исследования.
В марте 1977 года я получил письмо из Германии от бывшего переводчика при штабе 9-й немецкой армии, с которой он прибыл в Польшу перед варшавским восстанием.
«По Вашему мнению, я встречался с Оссендовским после варшавского восстания. Это не так. Я только написал Оссендовскому о том, что хотел бы с ним встретиться. Я нашел его адрес и хотел доставить ему личные вещи, которые я вынес из его квартиры перед пожаром. В этот дом я забежал, когда он уже полыхал открытым пламенем. Он мне написал, что, к сожалению, из-за болезни прийти не может. Письмо я получил от одного из его родственников уже после того, как Оссендовский умер. Это было его последнее письмо. Он также прислал мне письмо одного офицера из Праги, бывшего подчиненного генерала Унгерна. О завещании генерала Романа Унгерна я ничего не знал, не думаю также, что оно существовало и могло сохраниться до сегодняшнего дня. Если Вас интересуют подробности, касающиеся Оссендовского, то я с удовольствием вам их опишу.
С уважением, Артур Дёллердт».
Жил ведь. Ничего, правда, не знал о завещании. Оссендовского лично никогда не видел. Какой тогда немецкий офицер навещал Оссендовского?
Неделю спустя я получил второе письмо от того же человека:
«Во время войны с повстанцами я получил приказ из штаба наладить контакт с Каминьским. <…> Я поехал в ту часть города, из которой повстанцы были уже вытеснены. Найти Каминьского было не просто. Когда я искал его в разных домах, я вдруг прочитал на дверях одной из квартир табличку „Фердинанд Оссендовский, литератор“. Это было на первом или втором этаже арендного дома. Так как в моей библиотеке находился экземпляр его книги „По землям людей, зверей и богов“, в которой он описал свою встречу с генералом Унгерном, с которым меня связывало далекое родство по материнской линии, я открыл незапертые двери, чтобы посмотреть, есть ли там Оссендовский. Видимо, жители покидали квартиру в спешке, так как на столе стояли чашки, а в ванной валялась кисточка для бритья. По приказу Гитлера мы должны были сровнять Варшаву с землей, а перед тем отряды СС ходили по домам и забирали все более или менее ценное, что там осталось. Поэтому я со своим начальником упаковал в сумки предметы, которые нам показались наиболее ценными. Затем по своим каналам я пытался узнать, где живет Оссендовский, если ему удалось спастись. Вскоре после этого я заболел желтухой и 4 недели пролежал в госпитале. После выписки из госпиталя я получил сведения о том, что Оссендовский жив и проживает у своих знакомых в Милянувках. Я отправил туда его вещи и приложил письмо, в котором написал, что являюсь родственником генерала Унгерна и с удовольствием поговорил бы с Оссен довским. Спустя неделю ко мне пришли мужчина и женщина в нищенской одежде. Они представились родственниками Оссендовского и сказали, что его уже нет в живых. Мне передали его последнее письмо, в котором он искренне благодарил за спасенные вещи и написал, что не может прийти из-за болезни. Написал также, что очень обрадовался бы нашему личному знакомству. К этому письму он приложил другое — от бывшего офицера генерала Унгерна, в котором тот описывал ситуацию Азиатской кавалерийской дивизии и жаловался на варварскую суровость Унгерна по отношению к своим офицерам. Это все, что было на самом деле. После войны я прочитал в швейцарском журнале статью о смерти знаменитых людей. По поводу Оссендовского там было написано следующее: „Смерть Оссендовского была такой же своеобразной, как и его жизнь. Буддийский монах предсказал ему и его другу Унгерн-Штернбергу, что барон скоро погибнет, а он, Оссендовский, будет долго жить, пока его мертвый друг не даст ему знак. Во время варшавского восстания к Оссендовскому пришел немецкий офицер, который представился Унгерн-Штернбергом. О чем они разговаривали, неизвестно, но через полчаса Оссендовский скончался“. Я же с Оссендовским никогда не разговаривал, не представлялся также Унгерн-Штернбергом, однако в своем письме указал на родственные связи с Унгерном. Если хотите, можете это толковать как исполнение предсказания буддийского монаха».
Я нашел бывшего полковника Войска Польского. В свете информации о его близких отношениях, с английской разведкой как «связного между подпольным движением и английской разведывательной службой» становятся понятны его натянутые отношения с правительством Польши. Я представил уже престарелому господину письмо-сочинение. Он решительно подтвердил, что написал 30 лет назад в «Пшекруе» то, что сам Дёллердт рассказал ему о визите к Оссендовскому. Зачем он тогда позднее от этого отрекался? Фигура Дёллердта вырисовывалась таинственной. С Шелли-Кетлингом он переписывался как Свен Штернберг-Дёллердт, а на страницах «Baltische Briefe» он поместил письмо, подписанное только первой частью своей новой, уже третьей фамилии.
На собрании городского совета 22 августа 1933 года было решено сделать Оссендовского почетным гражданином Варшавы, а улицу, ведущую к дому Ивановских, назвать его именем. Оссендовские, со своей стороны, также стараются поддерживать хорошие отношения с местной общественностью. Госпожа Зофья дает концерты в костелах, жертвует часть своего состояния сиротам. Оссендовский передает уже ненужные книги в местную библиотеку и выступает с докладами, которые удостаивает своим вниманием самая верхушка общества. Близкие отношения писатель поддерживал с Качиньским, полковником на пенсии, председателем городской библиотеки, а также нотариусом в одном лице. У него он оставил, продавая после смерти жены в 1942 году дом, весь свой «архив». Одна из газет сообщала, что «немцы живо заинтересовались бумагами Оссендовского, находящимися под чуткой опекой библиотекаря». После войны будто бы они попали в руки дальнего родственника и были сложены на чердаке деревянной виллы в одном из варшавских предместий. Лишь в начале 90-х годов архив писателя был передан (но неизвестно, весь ли) в Литературный музей в Варшаве. Нотариус погиб в концлагере.
Незадолго до начала войны произошло загадочное ограбление дома Оссендовских. Что было похищено, не знал никто из ближайших соседей. Зато точно не были тронуты охотничьи трофеи, оружие, картины и серебряные столовые приборы. Был разбит только письменный стол и рядом стоящий шкафчик. По удивительному стечению обстоятельств в это же время недалеко от Львова сгорел дом Камиля Гижицкого. Пропали рукописи, ящики с только что присланными в Польшу африканскими экспонатами. Улики указывали на поджог.
В 1980 году в Токио должна была выйти книга доцента Урсулы Ауфдерхаар, которая с группой американских и японских историков собирала и анализировала все доступные материалы, касающиеся барона Унгерн-Штернберга. Она обратилась и ко мне. Когда я ознакомился со списком вопросов, касающихся личности Оссендовского, у меня сложилось впечатление, что госпожа доцент имеет доступ к личному архиву писателя. Но книга не вышла. Какая-то неизвестная организация предложила ей очень интересную поездку в Австралию с целью проведения исследований явлений телепатии среди аборигенов.
А то, что предводитель Азиатской конной дивизии мог располагать очень большим имуществом, не вызывает сомнений. Было ли там именно 1477,5 кг золотых монет, как это старательно высчитал инженер Гроховский, нельзя проверить каким-либо способом. В СССР было организовано несколько экспедиций, чтобы найти «унгерновские сокровища». Безуспешно. Искали не только ящики с золотом, но также списки осведомителей Семенова, оставшихся на территории СССР.
Алексей Бурдуков
Человеческие жертвоприношения у современных монголов
Знамя Шидыр-вана у племени Мингыт
В 1911 году, осенью, во время осмотра мингытского монастыря (куре), находящегося на реке Кобдо, недалеко от нижнего конца Ундур-Коко, в одном из дугунов (храмов) служитель (донюр) показал мне знамя (тук) Шидыр-Вана [66] . Знамя находилось в алтаре с ламаистскими иконами (барханами). Перед знаменем трудно было рассмотреть, что наверху древка знамени торчал обычный треножник (сере, подобие трех копий, входящих одним общим стержнем в верх древка). Ниже был пучок волос (обычно они лошадиные). Все древко обвешано массой хадаков [67] , весьма обветшалых и выцветших от времени. Но были среди них и свеие, обычные для всяких знамен.
66
Шидыр-Ван (ценгунджан) — предок современного князя Дюрюкчи-Вана, недавнего правителя, теперь Тесинголь-ского хошуна, находящегося в Улясутайском округе. По народному преданию, в 1750-х годах Шидыр-Ван, Амур-Сан и Юн-Дзян-Джин задумали восстание против владычества Китая. Заговор китайцами был открыт, Шидыр-Ван пойман и казнен в Пекине. Амур-Сан бежал в Россию. Изменником оказался Юй-Дзян-Джин, женатый на китайской княжне.
67
Хадак — шелковый шарф, употребляемый монголами для приветствий.
Служитель сказал таинственно, что среди многочисленных хадаков есть и волосы людей. Это меня удивило. Мы чиркали несколько раз спички. Волосы действительно виднелись, но какие — на расстоянии в полумраке рассмотреть было невозможно. Мешало этому и большое нагромождение хадаков.
Дальнейшей бесцеремонностью можно было оскорбить религиозные чувства и испортить хорошие отношения. Пришлось ограничиться расспросами. Но служитель не мог объяснить, почему на знамени оказались человеческие волосы, высказал только предположение, что, может быть, в старину людей приносили в жертву знамени.