Люди Дивия
Шрифт:
– А где ты-то находишься?
– крикнул я злобно.
– На каком свете? Впрочем... впрочем, дорогой, очень интересно, да, ты сообщил мне на редкость интересные вещи.
– Я усмехнулся.
– И чем же занимается Мартин Крюков в центре круга?
– Ты перестал сердиться? Твоя злоба - это суета, не более, что-то мелкое, противное, вызывающее омерзение.
– Глухоедов изобразил, как его передергивает от моей отвратительности.
– Но ты под тринадцатым номером... Может, и я на твоем месте вел бы себя не лучшим образом. А теперь о Мартине Крюкове. Насколько я, находящийся в самом начале пути, могу судить,
– Как же он это делает, если никто не знает, где его искать?
– Время от времени, - объяснил Глухоедов, - он призывает к себе кого-нибудь из наших. Человек стартует...
– Стартует?
– Вот ты, ты уже стартовал!
– Ты уверен?
Глухоедов сильно ударил меня в грудь кулаком - в экзальтации, не в ярости. Он-то стартовал давно и был уже далеко от меня и моих жалких проблем.
– Абсолютно уверен!
– крикнул он.
– Итак, человек продвигается, медленно, как во сне, его мозг гложет...
– Ты уже говорил это, - перебил я с досадой.
– И тут его призывает Мартин Крюков. Это в любую минуту может случиться и с тобой. Жди! Призванный уходит на участок номер один, а на его место приходит другой, и таким образом вся цепочка сдвигается. О всех перемещениях оповещает особый посланец. Можно сказать, тайный.
– И ты такой посланец?
– Нет, но мне велено передать сообщение тебе.
Меня покоробил военизированный характер затеи. Глухоедов тем временем продолжал:
– Поскольку число участников ограничено, движение к центру происходит заметно и довольно быстро. Так что когда-нибудь очередь дойдет и до тебя.
– А возвращался кто-нибудь из тех, кого призвал Мартин Крюков? Я, понимаешь, о том, что моя жена...
– Я никого из них не встречал, - отрезал Глухоедов.
Я помолчал, обиженный его грубым нежеланием вникнуть в мои семейные неурядицы. Затем сказал:
– Я вижу, ограничено скорее количество участков, а не участников. Ведь предполагалось включить в игру... то есть в нечто большее, чем игру... и Авенира Ивановича. Значит, на участках можно встретить кого угодно? Я хочу сказать, если Остромыслов - один из наших и находится где-то здесь, поблизости, то с ним может находиться и моя жена, не так ли? Ты оставишь мне эту карту?
Платон Глухоедов тотчас сложил карту и спрятал в карман.
– Кстати!
– вдруг оживился он.
– Ты, должно быть, уже сообразил, что на моем участке вместо со мной находится и Октавиан Юльевич Момсэ, и, не исключено, подумал, что это не совсем подходящая компания для такого человека, как я.
– Мне только пришло в голову, - возразил я, - что Октавиан Юльевич, как опытный и бывалый эзотерик, заслуживает отдельного участка.
– Принято решение, обязывающее нас быть вместе, - веско ответил Глухоедов.
– И для этого были особые причины. Но никакие причины не исчерпываются тем, что из них сделаны надлежащие выводы и они претворены в дела. Что бы они собой ни представляли, у них всегда остается шанс преобразиться в нечто иное, большее даже, например, в возможность поговорить, порассказать... Уже из одного этого ясно, что мой последующий рассказ - а в нем я коснусь темы моих отношений с Момсэ и тех самых особых причин, о которых упомянул выше, - заслуживает предельного внимания. Многое прояснится для тебя к тому моменту, когда я закончу его.
Глухоедов поудобнее расположился на стуле, Момсэ, до этого тенью стоявший за спиной учителя, присел тоже, и мне не оставалось иного, как приготовиться слушать. Меня задевало за живое, что рассказчик совершенно игнорирует моего родича. Но Авенир Иванович моими устами отказался от присвоеного ему было номера и, следовательно, выбыл из того, что намечалось как нечто превосходящее игру.
7. ИСПЫТАНИЕ
Из зеленеющего Глухоедова-змея выглянул прежний светлый и во всех отношениях приятный господин и поведал увлекательную историю. Он начал так:
– Когда до меня донесся зов Мартина Крюкова, я, ни минуты не колеблясь, собрался в дорогу, а дело, которое мне надлежало уладить до отъезда, было у меня одно: засадить жену в сумасшедший дом. Мое положение известно. Я пользуюсь славой оригинального художника, наверное, даже лучшего в нашем городе, и то, что мне приходится няньчиться с женой, впавшей в слабоумие, давно уже стало притчей во языцех. Я терпеливо нес свой крест. Но оставить несчастную одну дома было нельзя, и я повез ее в больницу.
Пригожим летним днем я переступил порог дома душевной скорби и заявил о своем намерении оставить в нем супругу. Вопрос разрешился на удивление быстро, и затем я очутился между больничными корпусами, на огромной территории, давно превратившейся в настоящий парк. И тут меня окликнули. Я увидел на аллее двух пациентов в больничной одежде, которые под присмотром санитарки волокли обеденный бачок. Один из этих горемык внезапно, невзирая на протесты санитарки, опустил свою половину бачка на землю и с радостной, уверенной поспешностью поплыл в мою сторону. Улыбка до ушей, долговязая, тощая фигура в серо-белом облаке, состоявшем из длиннополого халата и не первой белизны кальсон, лохматая маленькая голова на детских плечах, - я узнал Октавиана Юльевича Момсэ.
– Ну и пристанище ты нашел себе!
– воскликнул я, не удержавшись от смеха.
– Как ты сюда попал?
Он отвел меня в сторону и, часто оглядываясь на негодующую санитарку, зашептал мне в ухо:
– Платон, я страдаю за идею. Но об этом после. Помоги мне бежать. Эта юдоль не для меня! Способы есть... остановка лишь за внешней атрибутикой, то бишь за одеждой. Эта хламида, - он презрительно рубанул пальцами просторно болтавшийся на нем халат, - не предназначена для городских прогулок, поэтому с вожделением и надеждой смотрю на твою курточку.
Санитарка устала звать Момсика и подхватила бачок за одну ручку, а за вторую велела браться более покорному ее воле пациенту. Они ушли.
– Сам видишь, какая у них тут бдительность, - отметил довольный Момсик.
– Куртку я, положим, дам тебе, - сказал я.
– Но кальсоны?
– Пребуду и в кальсонах, - возразил увлеченный, нимало не похожий на унылого страдальца поэт, - в конце концов они вполне сойдут за штаны и даже имеют близкую к штанам форму. Они выдержат сравнение с цветком, причудливым облаком и одеянием изысканной баядерки. Это даже вовсе не кальсоны. Широки, а не узки. И хватит о них. Я не спросил о твоих планах. Располагаешь временем? Я могу и до завтра подождать, а то встретимся вечером в кафе, и получишь назад свою вещицу в наилучшем виде. Я беру только напрокат.