Люди, горы, небо
Шрифт:
– Мыть посуду в наших условиях – пижонство, – авторитетно заявляет Ким, но вопреки этому мнению я подхватываю кастрюльки и ухожу к ручью.
Работа предстоит упорная. Но кому-то ведь нужно. Рассчитываю, что на выручку придет Катя. Но она не приходит. Она вроде как в трансе. Самоуглубилась.
Не могу понять ее, хотя и пытаюсь. Эта ее молчаливость как электромагнитное поле: невольно втягивает.
Впрочем, только меня. Со мной такое впервые. Ирина – она была шумная, яркая девушка. Пришла, увидела, победила. А победив, рассмотрела повнимательней и ушла. Но Катя… со мной такое впервые… И я объясняю это просто, почти на том же уровне понимания как физики, так и психологии человека, что и у Гришечкина: у нас разные полюса, нас должно влечь друг к другу. У всех остальных парней одинаковые с Катей полюса. Их отталкивает. Правда, в цепи моих примитивных рассуждений есть уязвимое звено: меня-то к Самедовой тянет, а вот она душевно даже не шелохнется, не отреагирует ни словом, ни взглядом. И мне горько сознавать это.
Мимо проходит Персиков. Я знаю этого альпиниста – вернее, слышал о нем еще в те времена, когда он начинал, был разрядником. Известно его достижение – он осуществил с группой смелых ребят подъем на одну из сложных вершин Центрального Кавказа и спуск с преодолением отвесно-вогнутой скалы. По этому маршруту до него никто не ходил. Представляю, каково ребятам было ночевать на той скале в какой-нибудь подвешенной к крючьям палаточке Здарского!
Но я сроду не думал, что он такой красавец, этот Персиков.
Вот он ходит по лагерю в шортах под ремень. Из-под них сбегает, обрисовывая бедра, черное трико. Это, так сказать, костюм для отдыха. На леднике, помнится, его лицо было закрыто темным плексигласовым или целлулоидным щитком, предохраняющим от ультрафиолетовых лучей, а на плечах морщинилась прозрачная курточка не то из нейлона, не то из полиэтилена. Точно такие делают для продуктов непромокаемые мешочки.
Насколько Персиков женствен и даже кокетлив, настолько жена груба и мускулиста, точно мужчина. Может, чувствуя это интуитивно, Ольга Семеновна лезет из кожи вон, чтобы очаровать ее мужа. Но он вроде как и не замечает Ольгу Семеновну. А трудно не заметить -• вкрадчиво-хищная ее красота ест глаза, как дым. Мало того, что взгляд Ольги Семеновны проникает в душу, он еще и жжет. Плохо, когда одному человеку отпущено столько внешнего лака, точно это и не человек вовсе, а некая условно выписанная фигура с палехской шкатулки. Лак, конечно, ослепляет, таково его свойство, но он способен и оттолкнуть. Понимает ли это сама Ольга Семеновна? Думаю, что понимает, иначе она не была бы так заносчива и зла.
С нами она не идет, так же как и Беспалов. У нас другой инструктор, временный. Они часто меняются, ведь им нужно не только с нами возиться, но и штурмовать вершины разной категории трудности: то единичку, то двоечку, а то и троечку… все стремятся в мастера! Ольга Семеновна, кроме того, стремится покорить Персикова безупречной храбростью. Может, ей это и удастся з конце концов, как знать. Хотя на сей раз вершина, которую они штурмуют, не очень опасна: Белала-Кая. Она им славы не принесет, но для счета, смотришь, пригодится. Кроме того, они осваивают новый маршрут, а это уже посерьезней: даже невзрачная горка, если сунешься на нее, не зная броду, может оказаться с зазубринами.
Ким вздыхает, глядя на Персикова, и бубнит что-то себе под нос – не исключено, что даже стихи:
– Мой мохнатый силоновый джемпер…
Он завидует, что Персиков одет, как принц Непала. Я не знаю, как одеваются в Непале принцы, но почему бы им не носить силоновых курточек и шорт? А может, он вовсе не о джемпере сейчас думает, может, он вспоминает сейчас «мадам» Персикову?..
Меж тем наш верховный руководитель, не догадываясь об этом, ищет охотников сыграть в карты на вареные яйца из пайка. Охотников рискнуть вареными яйцами нет. Наконец Персиков соглашается на компот из слив – тоже вещь… Он общительный парень, несмотря на свою славу и ультрасовременную спортивную одежду.
Зарядил дождь.
Уползаем в палатки.
Чертовски холодно, И все больше холодеет к вечеру.
Мы, парни, жмемся в тонких спальных мешках друг к другу и «травим» анекдоты, тешим душу…
– Представьте, что вам жарко, – говорит Ким, норовя сколько возможно оградить свое тело от воздействия температурного фактора. – Нет, серьезно. Самовнушением греться можно.
Засовываю под себя – под простыночный вкладыш в спальном мешке – носки и стельки, чтобы просохли. Запасные носки натягиваю на ноги и даже охаю от удовольствия: так тепло…
Правда, моему примеру мало кто следует, все храбрятся. Греются самовнушением. Тутошкин где-то вычитал (оказывается, он и книги читает), что новозеландец Хиллари, один из покорителей Джомолунгмы, спал без носков у самой ее вершины, в области жесточайшего вечного холода. Он считал, что этим самым облегчает кровообращение. Ему, конечно, видней. Мне с Хиллари не тягаться. Я продрог даже здесь.
Дождь прекратился, Тутошкин отодвигает полог палатки. Глаза слепит восхитительный закат: с одного края тусклой синевы небо подбито розовыми облаками, смутными, как оы растворяющимися в атмосфере. С другого края, прямо на западе, где солнце уже затенено вершинами, синева неба перенасыщена купоросом и звонка, будто она из цветного стоила. Здесь и облака четки, округлы – они провисают над пиками, словно фарфоровые омытые дождем груди.
Счастлив тот, кому в порыве откровения явит вдруг природа свою тайну, может быть, мистически бессмысленную, как полотно сюрреалиста, красоту.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Небо опять хмурится, оно грозит потопом, а нам уже плевать, мы уже втягиваемся переливчато и расслабленно в украшенные ветвями ворота лагеря.
Перевальный поход позади! Маленькое утешение для альпиниста, штурмовавшего грозные кручи, но эти ребята, что обессиленно вышагивают рядом со мной, – они горды. Они сегодня нравятся сами себе. И девушки в ответ на случайный взгляд улыбаются измученно, хотя и с достоинством: мы не были вам обузой, парни! Мы порядочно отшагали – и без нытья и под тяжелыми рюкзаками! Ну, пусть они полегче ваших, но ведь мы-то и народ послабей!
Я ловлю взгляд Самедовой – ее тихие серые глаза вдруг распахиваются навстречу, зацветают усталой нежностью. Это неожиданно и почему-то больно. Но есть боль, которая лечит.
Лагерь неузнаваем. Площадка разграничена по числу отделений листочками папоротника – его нарвали в лесу значкисты. Перед площадкой выложен камнями огромный значок «Альпинист СССР» – предел наших мечтаний в этом сезоне. Альпийскими подснежниками припорошено «небо», а белые «горы» – в лепестках рододендронов, а ледоруб через весь значок горит желтым… И горят по краям площадки вкопанные в землю консервные банки – факелы.
Обстановка торжественна до слез, и только чучело альпиниста с букетом цветов смешит. Еще бы: чучело в штормовке и брюках, а на голове шляпа вроде той, в которой щеголяет Вася Тутошкин. Рот чучела химерически ощерен парой ботинок, подбитых триконями. Наткнешься ночью – хватит кондрашка.
Забота о товарищах – вот она, ее можно даже потрогать руками, она пестрит в глазах, – и мы тронуты, с благодарностью смотрим на значкистов, собратьев по любимому спорту. Они стоят в строю напротив, пока руководство лагеря говорит приличествующие обстановке поздравительные речи.