Люди и Я
Шрифт:
Итак, я пришел на стадион посмотреть, как «Кембридж Юнайтед» играет с «Кеттерингом». Я спрашивал Гулливера, не хочет ли он пойти со мной, — не хотелось упускать его из виду, — и парень с издевкой ответил: «Да, папа, ты же меня знаешь».
В общем, пошли только мы с Ари, или, если по всей форме, мы с профессором Арирумадхи Арасаратамом. Как я уже говорил, это был самый близкий друг Эндрю, хотя от Изабель я узнал, что друзей как таковых у меня нет. Скорее знакомые. В любом случае Ари считался «экспертом» (человеческое определение) в теоретической
— Ну что, — проговорил он, выбрав момент, когда «Кембридж Юнайтед» остался без мяча (вообще-то такие моменты преобладали), — как делишки?
— Делишки?
Ари запихивал чипсы в рот, не предпринимая попыток скрыть их дальнейшую участь.
— Знаешь, я за тебя немного волновался. — Он усмехнулся. К смешкам самцы людей прибегают, чтобы скрыть эмоции. — Даже не волновался, а чуть тревожился. Даже не тревожился, а скорее гадал: «Неужели у него Нэш»?
— Что ты имеешь в виду?
Ари объяснил, что он имеет в виду. У людей-математиков, как видно, вошло в привычку трогаться рассудком. Он перечислял имена: Нэш, Кантор, Гёдель, Тюринг — и я кивал, будто они для меня что-то значили. А потом он сказал «Риман».
— Риман?
— Я слышал, что ты почти не ешь, так что скорее Гёдель, чем Риман, — сказал Ари. Под Гёделем, как я позже узнал, он подразумевал Курта Гёделя, другого немецкого математика. Гёдель считал, будто все пытаются его отравить, и поэтому совсем перестал есть. В контексте такого определения помешательства Ари выглядел просто эталоном здравого ума.
— Нет. Я ничем таким не страдаю. И уже ем. В основном бутерброды с арахисовой пастой.
— Это больше похоже на Пресли, [7] — со смехом сказал Ари. А потом посерьезнел — я это понял по тому, что он глотнул и больше не засовывал еду в рот. — Понимаешь, дружище, простые числа, блин, опасная штука. Опасная, мать их! От них можно рехнуться. Они как сирены. Манят своей холодной красотой, и не успеешь оглянуться, как крыша уедет. Когда я услышал о твоей эксгибиционистской эскападе, то решил, что ты уже соскочил с катушек.
7
По свидетельству очевидцев, любимым завтраком рок-певца Элвиса Пресли были гренки с арахисовой пастой, джемом и бананом.
— Нет, — сказал я. — Я вернулся на свои рельсы. Как поезд. Или видеокамера.
— А Изабель? У вас с Изабель все хорошо?
— Да, — сказал я. — Она моя жена. И я люблю ее. Все хорошо. Хорошо.
Ари нахмурился. Потом на секунду отвлекся — глянуть, не подобрался ли «Кембридж Юнайтед» к мячу. И, по-моему, испытал облегчение, когда увидел, что нет.
— Правда? Все хорошо?
Я понял, что ему нужно больше информации.
— «Я до любви не жил».
Ари покачал головой, и на лице его возникло выражение, которое я теперь смело могу назвать замешательством.
— Кто это? Шекспир? Теннисон? Марвелл?
Я замотал головой.
— Нет. Это Эмили Дикинсон. Я читаю много ее стихов. А еще Анну Секстон. И Уолта Уитмена. Мне кажется, поэзия многое говорит о нас. Ну, о нас, людях.
— Эмили Дикинсон? Ты цитируешь Эмили Дикинсон на футболе?
— Да.
Я почувствовал, что снова выпадаю из контекста. А контекст — это все. У людей ничего не работает единообразно для всех случаев. Непонятно! Скажем, где бы ты ни находился, в воздухе всегда есть водород. Но это, пожалуй, единственный пример постоянства. Что такого особенного в футболе, если цитирование поэзии становится неуместным? Я понятия не имел.
— Точно, — сказал я и умолк, пережидая мощный коллективный стон, которым болельщики встретили гол от команды «Кеттеринг». Я тоже застонал. Вообще-то, стоны — занимательный и однозначно самый приятный аспект спортивных зрелищ. Правда, я, наверное, немного перестарался, судя по взглядам соседей. А может, они просто видели меня в Интернете.
— Ладно, — сказал Ари. — И как Изабель ко всему этому относится?
— Ко всему?
— К тебе, Эндрю. Что она думает? Она знает о… ну, ты понимаешь? С этого все началось?
Мой час наступил. Я глубоко вдохнул.
— Ты о секрете, который я тебе рассказал?
— Да.
— О гипотезе Римана?
Его лицо растерянно смялось.
— Что? Нет, дружище. Если только ты не ходишь налево с гипотезой.
— Так что за секрет?
— Что у тебя шуры-муры со студенткой.
— О, — с облегчением выдохнул я. — Значит, я точно ничего не рассказывал тебе о работе, когда мы последний раз виделись?
— Точно. Хотя на тебя и не похоже. — Он посмотрел на футбольное поле. — Так что, ты думаешь признаваться насчет студентки?
— Честно говоря, у меня немного помутилась память.
— Очень удобно. Идеальное алиби. Если Изабель узнает. Хотя для нее ты и так не герой матча.
— Ты о чем?
— Не обижайся, дружище, но ты рассказывал, каково ее мнение.
— Каково ее мнение… — я замялся, — обо мне?
Ари затолкал в рот последнюю пригоршню чипсов и смыл ее в желудок омерзительным фосфоросодержащим кислотным раствором, называемым кока-кола.
— По ее мнению, ты эгоист и гад.
— Почему она так думает?
— Возможно, потому что ты и есть эгоист и гад. Впрочем, все мы эгоисты и гады.
— Разве?
— О да. Это заложено у нас в ДНК. Докинз давным-давно нам это все разъяснил. Но у тебя, старик, ген эгоизма перешел на новый уровень. Подобный ген был, пожалуй что у кроманьонца, который размозжил камнем голову предпоследнему неандертальцу, а потом развернулся и изнасиловал его жену.
Ари улыбнулся и продолжил смотреть матч. Матч был долгий. Где-то во Вселенной образовались новые звезды, а где-то перестали существовать старые. Не в этом ли смысл человеческого существования? В удовольствии смотреть футбол — или по крайней мере в непринужденной простоте этого занятия? Наконец игра завершилась.