Люди и Я
Шрифт:
Он покачал головой.
— Да ты это был. Сегодня утром. Может, ближе к полудню. Ей-богу.
С этими словами бородач встал и медленно заковылял прочь, оставляя за собой запах табака и пролитого алкоголя.
На солнце набежала туча. Я посмотрел в потемневшее небо. Мои мысли тут же помрачнели. Я встал. Вынул из кармана телефон и набрал Ари. В конце концов трубку взяла какая-то женщина. Она тяжело дышала, шмыгала носом и пыталась вылепить из этих звуков внятные слова.
— Здравствуйте, это Эндрю. Я хотел бы поговорить с
И тут слова выстроились в жуткую последовательность:
— Он умер, он умер, он умер!
Сменщик
Я побежал.
Бросил бутылку и побежал со всех ног — через парк, по улицам, по шоссе, мало задумываясь о машинах. Бежать было больно. Болели колени, бедра, сердце и легкие. Все части тела напоминали мне, что однажды они откажут. И еще от бега почему-то усилилось жжение и зуд кожи лица. Но больше всего страдал разум.
Это моя вина. Гипотеза Римана здесь ни при чем. Все из-за того, что я рассказал Ари, откуда я. Он мне не поверил, но суть не в этом. Я смог рассказать ему, не получив мучительного фиолетового предупреждения. Меня отсоединили, но, должно быть, продолжали наблюдать и подслушивать, а значит, могли слышать меня и сейчас.
— Прошу вас. Не трогайте Изабель и Гулливера. Они ничего не знают.
Вот и дом, где до сегодняшнего утра я жил с людьми, которых полюбил. Я с хрустом прошагал по гравию подъездной аллеи. Машины на месте не было. Я заглянул в окно гостиной, но никого не увидел. Ключей у меня с собой не было, поэтому я нажал кнопку звонка.
Я стоял и ждал, ломая голову, что делать. Спустя некоторое время дверь отворилась, но я по-прежнему никого не видел. Тот, кто открыл, явно не хотел, чтобы его заметили.
Я проскользнул в дом. Прошел в кухню. Ньютон спал у себя в корзине. Я подошел к нему и легонько тряхнул.
— Ньютон! Ньютон!
Но тот лишь глубоко дышал и продолжал подозрительно крепко спать.
— Я здесь, — донесся голос из гостиной.
Я пошел на него, на этот знакомый голос, и в гостиной, на пурпурном диване увидел мужчину, который сидел, заложив ногу за ногу. Я сразу узнал его — как тут не узнаешь? — и в то же время вид его поверг меня в ужас.
Ибо я смотрел на самого себя.
Одежда отличалась (джинсы вместо вельветовых брюк, футболка вместо рубашки, кроссовки вместо туфель), но тело определенно принадлежало Эндрю Мартину. Каштановые волосы с естественным пробором. Усталые глаза и такое же лицо, только без синяков.
— Бинго! — с улыбкой сказал он. — Ведь так здесь говорят? Ну, когда фартит в игре. Бинго! Мы полные близнецы.
— Кто ты?
Он нахмурился, будто мой вопрос был настолько элементарен, что его даже стыдно задавать.
— Я твой сменщик. Джонатан.
— Сменщик?
— Именно. Я здесь, чтобы сделать то, чего не сумел ты.
Сердце у меня в груди колотилось.
— То есть?
— Уничтожить информацию.
Иногда страх и гнев сливаются.
— Ты убил Ари?
— Да.
— Зачем? Он не знал, что гипотезу Римана доказали.
— Да. Я в курсе. У меня более широкий спектр задач. Мне поручили уничтожить всех, кому ты рассказал о своем, — он задумался, подбирая слово, — происхождении.
— Значит, они меня слушали? Они сказали, что я отсоединен.
Он указал на мою левую руку, в которой, по всей видимости, по-прежнему работала техника.
— Твои силы они забрали, а свои оставили. Иногда они слушают. Проверяют.
Я уставился на нее. На мою руку. Она вдруг показалась мне врагом.
— Давно ты здесь? Я имею в виду на Земле.
— Недавно.
— Кто-то проник в дом несколько дней назад. Работал с компьютером Изабель.
— Это был я.
— Так почему ты медлил? Почему не выполнил задание в ту же ночь?
— Ты был рядом. Я не хотел, чтобы ты пострадал. Еще не было случая, чтобы один воннадорианин убил другого. Напрямую.
— Я уже не воннадорианин. Я человек. Парадокс в том, что до дома тысячи световых лет, но здесь я чувствую себя как дома. Странное чувство. Так чем ты занимался? Где жил?
Он заколебался, шумно сглотнул.
— Я жил с самкой.
— С самкой человека? С женщиной?
— Да.
— Где?
— Под Кембриджем. В поселке. Она не знает моего имени. Она думает, что меня зовут Джонатан Роупер. Я убедил ее, что мы женаты.
Я рассмеялся. Его, похоже, это удивило.
— Почему ты смеешься?
— Не знаю. Развилось чувство юмора. Одно из изменений, произошедших со мной после потери даров.
— Я убью их, ты это знаешь?
— Нет. Вообще-то не знаю. Я сказал кураторам, что нет смысла. Это, пожалуй, последнее, что я им сказал. Они как будто поняли.
— Мне поручили это сделать, и я это сделаю.
— Но разве тебе не кажется, что это бессмысленно, что, по сути, для этого нет причин?
Он вздохнул и покачал головой.
— Нет, не кажется, — сказал он голосом, который был моим, но звучал глубже и при этом, как ни странно, более плоско. — Я не вижу разницы. Я живу с человеком всего несколько дней, но уже вдоволь насмотрелся жестокости и лицемерия, присущего этому виду.
— Да, но в них есть и хорошее. Много хорошего.
— Нет. Я не видел. Они могут сидеть, смотреть по телевизору на мертвые тела людей и совершенно ничего не чувствовать.
— Вначале мне тоже так показалось, но…
— Они катаются на машине по тридцать миль в день и гордятся тем, что пустили в повторное использование пару пустых банок из-под варенья. Они говорят, что мир — это хорошо, и при этом прославляют войну. Они презирают мужчину, который убил свою жену в гневе, но преклоняются перед безразличным солдатом, который сбрасывает бомбы, убивающие сотни детей.