Люди из ниоткуда. Книга 1. Возлюбить себя
Шрифт:
Услышь такое в ночи — недолго и штаны не успеть снять. Я потрясённо покачал головой и подкинул Гадюкину ещё. Что-то в его морде и поведении напоминало мне мультик про шпиона Гадюкина. Так и буду звать рыжего шалопая с порванными вдрызг ушами.
— И попробуйте только мне закормить «кису»…, - буркнул я, закуривая.
Сожрав и проглотив с полведра, кот вывалился на подгибающихся ногах на улицу, шагнул пару шагов…и попросту рухнул на бок под навесом, где и отрубился обморочным сном.
— Ишь ты, плесень, — потрясённо протянул Юрий. — Жрать же ты горазд…
— Будет воровать — прибью, — Шур даже не обернулся на клоунаду «хвостатого полосатого».
В этот момент раздался свисток. Справа подавал условный сигнал Лондон. Рядом с ним уже пристраивал «Тигра» сын.
— Человек. Идёт, не скрываясь. — Голос моего пострела слегка напряжён, но в нём нет страха. Молодец.
Кого ж ты, котяра, ещё к нам в гости в этот день с собой привёл?! Вроде и умыться сил у тебя не оставалось. Всматриваюсь вперёд. Действительно, что-то вроде движется. Поднимаем на всякий случай стволы. Из помещения выскакивают остальные, — одеты, вооружены, готовы.
Вампирище, как всегда, «довооружён» ещё и куском чего-то съестного во рту. Броневик на дозаправке, ни дать, ни взять!
Из белесой мглы выступила и окончательно сформировалась фигура. Лицо почти целиком закрыто тряпьём. Ноги — в подобии тканевых онучей. На человеке намотано и одето столько, сколько в состоянии натянуть пара человеческих рук без посторонней помощи. Оружие тянет за ствол по снегу. Человек явно один. И знает это место преотлично. Метров за двадцать до забора, пошатываясь, он останавливается.
Роняет в снег оружие. Поднимает голову кверху и просто измученно кричит:
— Босс! Боо-о-осс!!!
Точнее, не кричит. Донельзя хриплый, осипший рёв раненого зверя трудно назвать криком человека.
Человек хронически, насмерть простужен. И полностью лишён сил. Падает на колени; не удержавшись, он опускается уже на четвереньки. Чёрные, растрескавшиеся от мороза, руки с трудом сжимаются в кулаки, ломая и загребая непослушными пальцами всё прирастающий морозной крепостью наст.
— Босс… — он раскачивается и мотает головой, словно медведь.
Спускаюсь со стены, мимоходом бросив:
— Гришин. Откройте ворота и затащите его.
… Супруга тихо притворила за собой дверь. Зябко передёрнув плечиками, повыше натянула наброшенную на плечи куртку. На секунду от неё пахнуло медикаментами, как в старые, добрые времена её тогдашней работы. Мороз тут же украл эти непривычные ему запахи, брезгливо подкинул и развеял по тихому воздуху.
Я стою под мелким, «крупяным» снежком с сигаретой. Он молотит по носу. Едва видимый сизый дым растворяется торопливо и легко. Кавалькада мыслей носится в моей голове. Хорошо.
— Как он?
Помолчав, жена удивлённо мотает головой:
— Поражаюсь, как он жил. Чем жил? В его организме нет почти ни одного не простуженного или не отмороженного органа. Ухо оторвано или отрезано. На спине резаная рана, ноги в гематомах. На ранах корки приподнялись, гной просто рвётся… Лицо чёрное и всё в трещинах. Сукровица постоянная. И вдобавок он, очевидно, не в себе. Только в таком душевном состоянии можно протянуть, живя лишь на износ.
Молчу, обдумывая сказанное.
— Будет жить? Или…?
— Если переживет ночь, то кажется, что встанет уже чуть не завтра. У него какой-то внутренний жар. Всего трясёт, бредит. Мечется. Ужас какой-то… Как зомби.
— Привяжите. До прихода в себя. — хочу говорить твёрдо.
— Ты понимаешь, что ты говоришь?! У человека всё тело — сплошная рана, а ты…
— Я сказал. Снотворное. И привязать его. Покрепче.
Уходя, я чувствовал, что она осуждающе смотрит мне вслед. И я её не виню. Просто так надо. Огонь «боевого» безумия пожирает человека не только изнутри…
Эту ночь нам всё-таки пришлось просыпаться, когда Гришин бессознательно мычал и старался сорвать бинты.
Хорошо ещё, что у горстки выжившего человечества пока есть сильное обезболивающее…
XIV
— Босс, мне не следовало приходить, — голос глух, но довольно внятен. — Я понимаю, вы все считаете меня чудовищем.
После того, что я сделал тогда… Когда пришёл в себя, понял, что я один. Вокруг ни души. Плохо помню, как всё произошло. Понял только, что ЭТО сделал с ними именно я. И что теперь я изгой. И там, и здесь. Помню, что этой же лопатой я хоронил жену и дочь. Всё, как в тумане. Теперь…теперь даже не найду сам, где я их… — голос сорвался на беззвучные рыдания. Несколько секунд молча курю и жду, пока вернутся к нему силы и решимость говорить.
Гришин берёт себя в руки:
— Я ушёл, я спрятался в лесу. У меня словно всё оторвалось внутри от души, от сердца… Прямо комком оторвалось, кровяным мешком, Босс…
Он не находит дальнейших слов. Глаза бегают взволнованно по потолку. Это всё, что видно сейчас из бинтов на его чёрном лице. Более трети его тела покрыты бинтами и белой тканью.
Он более всего похож на болтающую мумию, чем на живого человека. Мумию, которая к тому же, недавно просила покурить. Зрелище ещё то!
— Я приходил к ним по ночам. Пока не понял, что у меня от голода больше нет сил. Я позабыл в те дни, что такое есть, — было ощущение, что я мёртв, а мёртвым еда ни к чему. Но когда я стал падать от слабости, я сообразил, что не ел уже очень давно. Тогда я подстерёг и убил какую-то бродившую за мной старую собаку. Я съел её. Меня тошнило и рвало при мысли, что до этого тварь обжиралась трупами. Но я съел её всю за несколько дней, без остатка. До косточки. Потому что в моём мозгу засела какая-то дьявольская мысль: нужно выжить, перебить всех. И что для этого я должен жить и питаться хоть пропитанной ядом трупной землёй. Мясо я хранил на деревьях. Снова и снова приходил в посёлок. Когда они выставляли охрану, я часами, затаясь, лежал в снегу. Торчал на крышах. В сараях. Скрывался, где мог. Использовал и вспоминал всё, чему научили в армии. Но никогда я не уходил, не убив кого-нибудь. Я собственными руками отрезал себе ухо и положил его на труп Ермая как знак того, что я вижу их и слышу. И что им не избежать меня. Не пойму, как кровью не истёк тогда. А Буряку «написал» ножом на лбу свою фамилию. Благо, в ней все буквы с прямыми линиями… Легко писать было…
Они с отчаяния устраивали засады, облавы. Несколько раз в меня почти попали, но я ускользал, Босс. Им ни разу не удалось меня серьёзно прижать. Я убивал их голыми руками и ножом, пробивал рёбра колами. Отстреливал головы и разбивал их камнями. Двоих повесил, предварительно выпотрошив, отрезав языки и пальцы. И я чувствовал, что становлюсь попросту животным, одержимым идеей извести их всех. Что становлюсь монстром. Они жили в постоянном страхе, Босс. Но никто из них и не подумал на вас. Они знали, КТО ходит за ними по пятам. Я устроил им тот же ад, в котором жил сам. Некоторые просто застрелились. Теперь вспоминаю, что убивал я уже так легко, словно выпивал воду…просто походя. Это странное ощущение тайного могущества…