Люди из ниоткуда. Книга 1. Возлюбить себя

Демченко Сергей Александрович

Господи, мы так старались обеспечить себя необходимым, что у нас вся промежность постоянно была в мыле. Мы так старались, словно от этого зависело возрождение всего человечества. И ухайдакали мы при этом собственные организмы так, что только природная живучесть помогала нам рассчитывать, что те, кто так «пахал» на благо наций, не помрут к началу праздника Возрождения.

Первыми осмысленными словами, которые я смог членораздельно произносить за это время, были «одежда», «обувь», «достать». Я чирикал их, как заведённый. И как только приходящий в себя народ прислушался к моему непрестанному курлыканью, он опешил от перспективы того, что ему снова нужно напяливать на руки рукавицы. Раздалось первое недовольное ворчание по углам…

Мне пришлось даже немного поорать и потребовать.

Решив, что уж теперь-то мы приобрели почти всё, что нам может пригодиться, люди попробовали мне робко возразить. Мол, зачем нам какие-то спецовки?! К тому же столь далеко отсюда и такие мокрые? И тут мне впервые удалось показать себя в гневе:

— Мои хорошие, я никогда не повышал голоса ни на кого из вас… — я начал вкрадчиво и издалека. — Всё, что вы делали, вы делали хорошо. Много и тяжело трудились. Недосыпали. Сражались. И заслужили отдых, может быть, даже более, чем я, который всё это время подгонял вас, мучил и третировал…

— Однако я хочу вам сказать одну нелепую, но столь необходимую для вашего понимания вещь: любого из того, кто скоро придёт за стол в заношенных трусах и драной рубахе, я выкину из-за стола вон!!! — От моего внезапного рёва размякшая от похвал толпа слегка окосела и подалась назад. — Если кому-то нравится через пару лет, — а это максимум при нынешних условиях, — щеголять на морозе, дожде и ветре голыми ягодицами, то тем я предлагаю уже сейчас создать клуб любителей нудизма. Им я обещаю выделить и застолбить лучшие участки зимнего пляжа! Потому как сэкономленную на их жопах одежду я напялю поверх своей, а так же раздам тем, кто предпочитает иметь крепкие куртки, туфли да штаны, а не закалённые морозами звенящие новогодними бубенцами яйца!!!

В воздухе повисла гнетущая тишина. Даже Славик перестал жевать и чавкать. Все, очевидно, решили, что от усталости и недосыпа я слегка спятил.

То, что он и все мои «старички» будут со мной заодно, я ни на секунду не сомневался. Я так и заявил собравшимся.

— Но остальные, — все вы, и вы, — я не спеша обвёл собрание обвиняющим пальцем, под которым некоторые цепенели, — вы или не могли, или от усталости своей не захотели понять то, что с каждым днём всё, что нам ещё доступно, что ещё не сгнило и не проржавело, всё больше рискует оказаться наглухо отрезанным от нас непролазными топями, к которым потом, может, и в течение нескольких лет, не подступиться и на танке. Чернозём имеет свойство засасывать технику куда охотнее глины с камнями. И для многих из вас это ведь далеко не секрет. И если только мы не поторопимся, не оторвёмся от стульев ещё и ещё раз, то вода, которая при этой глубине является нашим союзником, как ни парадоксально это звучит, скоро уйдёт. И тогда попасть туда, где ещё можно достать и привести в порядок хоть что-то, можно будет только на вертолёте. В любое окружающее нас место даже в ближайших районах. Не говоря уже о том, чтобы проехаться налегке по остальной части края. Но что-то я не вижу, чтобы хоть у кого-то из здесь присутствующих начали на темени расти лопасти! Или среди нас есть уже Карлссоны, да только я об этом почему-то не знаю?! Тогда прошу этих самых господ в штанишках с моторчиками: господа, сделайте милость, — пройдите регистрацию и станьте на учёт, чтобы и я, наконец, узнал, кого именно мне стоит в дальнейшем гонять в небе, как голубей, палкою, и посылать за дефицитом!!!

Видимо, мои слова озадачили толпу. Во всяком случае, меня перестали, по всей видимости, считать полудурком, а с лиц исчезла та блаженность обеспеченности, которая погубила и куда более продуманных и подготовленных даже на государственных уровнях в массе других ситуаций, — от северных экспедиций и подводных лодок, до космических аппаратов и атомных станций. Экспедиции пропадали, лодки тонули, космические станции разгерметизировались, спускаемые аппараты сжигали заживо пилотов, а атомные станции задавали жару населению.

Все понимали, что мои слова есть не что иное, как продиктованная обстоятельствами необходимость. А мой тон — тон уверенного в своей правоте человека, который знает, что говорит и делает. Что ни говори, а однажды завоёванный авторитет, который к тому же помог большому числу из них почувствовать себя людьми даже среди этого кошмара, действует всегда безотказно. Они отчётливо понимали и видели, что я прав. Прав на все сто, нет, — на все двести процентов. И более не смели ничего возражать, даже робко.

Теперь я видел перед собою лишь усталых людей. Уставших до изнеможения, до полусмерти, которым очень, ну очень не хочется снова столько и так тяжко трудиться.

И когда присутствующие поняли, что я вижу их мысли и читаю ощущения, среди них поселилась неловкость. Словно их уличили в лени и нахлебничестве. И чтобы загладить ситуацию, помочь каждому сохранить лицо, я говорю:

— Мы все заслужили это право, — право отменно вкалывающего человека на стакан холодного мартини и циновку возле нагретого бассейна. Но я требую, — именно требую от всех, слышите? — отложить негу и неуместную пока расслабуху до тех времён, когда над нами перестанет висеть дамоклов меч угроз остаться голодными, холодными и босыми. Первые две задачи мы практически решили. Однако с завтрашнего дня часть людей всё равно пойдёт по склонам этих проклятых гор, собирая на дрова валежник, сухостой, щепки и прибитые морем доски, брёвна и коряги. После этого мы снова пройдём по этому многострадальному лесу. И грамотно, а не всё подряд, выполним порубку некоторых деревьев, а другие умельцы попилят их на дрова и замечательно ловко уложат в поленницы. Только некоторых, повторяю, — наиболее старых и повреждённых насекомыми деревьев. Потому как я не оставляю надежды, что эти леса ещё послужат нам верой и правдой. И в качестве кормовой базы для птиц и животных, которые всё-таки вернутся, если мы пока не станем их здесь бездумно пугать охотой, и в качестве других источников пищи и материалов. Ягод, грибов, лечебных трав, орехов, съедобных растений. Лес вылечит нас, обогреет и накормит, если мы сможем его рационально использовать и сберечь. И в нём нам пригодится всё, вплоть до желудей, чёрт меня дери! Потому как из них, к вашему сведению, знающий человек в состоянии сделать для себя муку и кашу, если он не тупая свинья, жрущая их за так. Лес будет для нас источником дров, воды, почвы, досок, а в недалёком будущем — и позабытого всеми меда. Как только «опомнится» климат, пчёлы здесь будут. И будут в изобилии. Лес проснётся и даст нам то, что мы совсем не сможем найти более нигде. И с завтрашнего же дня по этому же лесу, учтите, пойдут наши же патрули. Из вас, мои дорогие люди. И вы будете следить не только за тем, чтобы по этому лесу не шастали чужаки, но и за тем, чтобы никто, ни одна зараза не смела зазря вырубать, ломать и топтать то, чему предстоит завтра разнообразить нашу пищу, дать нам витамины, тепло и кров. И чтобы ни одна падаль не зажгла его даже, храни Господи! Потому как, если этот лес выгорит, мы все здесь будем жить, как в пустыне, а растапливать печку вы будете собственными волосами, — сперва с головы, а потом с лобка, — прежде чем сможете бросить в неё тот столь усердно собираемый вами накануне уголь! Я выражаюсь вполне ясно, други мои?

— Да, да, конечно… — серьёзно и уже совсем вдумчиво загудело сообщество.

— Продолжайте, Босс! Это правильно, как пить дать, правильно говорите! Ей-богу, я завтра же иду с этим отрядом! И в патруль, и куда угодно, только скажите! — кажется, это Женька Писарев, горец. Этот пойдёт, уж точно. Куда угодно, хоть в одиночку выдрать глаз и прямую кишку циклопу. Лишь бы накормили сытно. И куревом снабдили.

— Да, и патруль, и лес. И всё те же глупые, но столь важные для нас дрова, как мне ни жаль этих молодых деревьев. Всё это важно, нужно, хотя об этом мало кто из вас сейчас по-настоящему задумывается. Куда более важно, чем сохранить какие-нибудь полезные железяки. Железо пригодится неизвестно, когда. Это факт. Патроны и боеприпасы, которых мы нашли и натащили в закрома немало, тоже не пропадут. Много лет. А вот остальное… Я не хочу вам более тут указывать на то, что вы и так все должны понимать. Не хочу я никого уговаривать и тратить свои собственные силы на то, чтобы тянуть упрямо мычащее стадо за рога к его собственному благополучию. Но разве мне нужно говорить ещё и о том, что факт того, если у нас есть сотня иголок и две сотни катушек со старыми нитками на всех, сам по себе ещё недостаточен для того, чтобы через год-другой ходить не в лохмотьях, пусть даже и чистых, а в добротной одежде? Хорошо, — сегодня мы откажемся от новых штанов, рубашек, носков. Завтра поленимся бриться, и сочтём лезвия ненужной роскошью. После этого плюнем с презрением на стиральные порошки, мыло и зубную щётку. А затем и сами перестанем хотеть быть чистыми? И будем жить по принципу «моется тот, кому лень чесаться»? А дальше? Дальше мы приходим к жизни бомжей. К той жизни, в которой, простите, многие начинают подтирать зад пальцем, вычищая палец летом — лопухом, а зимою — комком снега?! Это ещё в лучшем случае. В других же случаях — попросту о дверной косяк собственных сортиров. После этого нам останется только одно: клопы, вши, чесотка, половые и прочие инфекции, болезни, мор. Вы этого добиваетесь? Учтите, — другого такого шанса в ближайшие годы у нас просто может и не быть! Поэтому мы должны, обязаны искать и находить, находить и брать, брать и сохранять ещё долгие годы то, что пока ещё нам доступно. Всё, понимаете ли вы?! Что пока ещё не разложилось в слизь, не превратилось в пыль, труху и ржавчину. У вас разве есть, что надеть через год, два, три, и есть при этом в избытке? А вам не кажется, дорогие мои, что при таком климате, отсутствии мастерских по починке нашего тряпья, магазинов новой одежды, таком темпе и условиях тех же работ по дому ваша собственная одежда через полгода — год превратится в ветошь, от которой можно будет на ходу рвать хлипкие лоскуты? Или кто-то из здесь присутствующих искренне и всерьёз надеется, что из-за горизонта уже вот-вот выедет конный разъезд небесного Патруля, направленный спасать именно нас, в первую очередь? И что за ним тащится тяжело груженый обоз, до верху набитый лохмотами, печеньем и удобствами?! — казалось, пролетающая муха должна была оглохнуть от собственного жужжанья, такая стояла тишина.

— И последнее, — выдержав несколько секунд, я решил выдвинуть последний козырь, чтобы окончательно «убить» им всех и поставить жирную, весомую точку в разговоре, — многие из вас находятся сейчас именно в том возрасте, когда следует рожать и растить детей. Или мы теперь будем потихоньку стареть, дряхлеть и умирать, не оставляя потомства? А всё оттого, что у нас запасено и сделано только для нас самих, и даже нам самим этого и так окажется мало?! А когда подрастут наши немногочисленные сейчас малыши и спросят, — почему у них нет сестрёнок и братишек, почему мы такие старые, противные и неопрятные сами, что мы им ответим? Что мы не удосужились нарожать собственных детей потому, что собрали только на себя, а для них — испугались или поленились? И что нам потом уже стало стыдно стоять перед их люльками с неприкрытым срамом? Что у нас в определённый момент кончились вдруг силы, желания, то есть порох и запал. И нам не хватило ни сил, ни желания умываться самим и научить этому наших детей, под чьими ногтями тоже поселились черви? Что мы скоро собираемся рыть землянку, а назавтра все идём на болото собирать камыш, потому что наши хаты развалились, а нам самим уже нечем прикрыть задницу? Во всяком случае, мне нечего больше вам сказать. Как только я выпью утренний кофе, я требую от своих построиться во дворе готовыми к выходу в направлении, о котором я вам всем говорил. Всё!

— Товарищ Босс, да что тут можно ещё и говорить… Правы Вы, ой, как правы… — Круглов встал со скамьи и повернулся к потрясённо молчавшим собравшимся: — Никого не хочу неволить, поэтому пойдут только те, кто вызовется сам. Но работа должна быть сделана. Вы, — развернулся он к горцам, мужчинам и женщинам, — можете идти домой. Работали вы на славу, что и говорить. У вас дома дела ждут, семьи. А у нас тут много работы, вы уж простите. Мы уж как-нибудь сами управимся. Обид не будет ни за кого. — Круглов сел на место. Сидящие рядом Бузина и Хохол одобряюще захлопали его по плечам, словно поддерживая сказанное.