Люди из ниоткуда. Книга 1. Возлюбить себя
Шрифт:
Я напоминал уже себе столетнюю, исколотую насквозь подушечку для булавок. Кровь тонкими тугими струями била из меня, как из решета. А я всё уводил и уводил неизвестных врагов, словно какая-то сумасшедшая птица змею от гнезда, и чувствовал, что где-то там, куда я обязательно должен дойти, должна будет обязательно кончиться и моя жизнь. Но там меня уже ждут. Кто-то бесконечно терпеливый и добрый, из чьих рук я приму и перед последним вздохом с наслаждением съем кисть огненно-сладкого винограда… Мне будет там, наконец, совсем легко и не больно. И я знал, что уж куда-куда, а в то, строго назначенное мне внутренним голосом место, я обязательно доберусь.
…Машину подбросило на ухабе. Я открываю глаза и вижу сидящих рядом Хохла и Носа. Они смотрят на меня с каким-то сожалением и тревогой. Голова трещит перезрелым арбузом.
— Вы…Вы метались и это…Вы стонали во сне, Босс, — тон Хохла был сочувственным и каким-то… извиняющимся, что ли? Вроде неловкости за то, что человека, которого все привыкли видеть в ореоле решительности и направленного действия, нечаянно застали в минуту его телесной немощи и слабости.
На секунду смежив веки, я вновь открываю их и фыркаю на ребят с насупившимся взором:
— Разве вы не поняли, идиоты, что я не «спал», как это делаете вы, презренные, а глобально мыслил? И что я не «стонал и дёргался», дурные ваши головы, а плясал и от души пел?!
Никогда не думал, что Нос умеет буквально визжать от смеха, перебудив и перепугав при этом до полусмерти наш упрямо ползущий в ночь Троллейбус Вечности…
XXXVIII
Это вроде ничем не примечательное, серое раннее утро. Разве что несколько «подкрашенное» густым туманом и зябким холодком. Густая, тяжёлая роса, дрожащими каплями сбегающая по всему, к чему она приклеилась переночевать. Набухшими от сока, тяжёлыми перезрелыми сливами по небу тащатся злые на весь мир облака. Чтобы где-то излить свои беспричинные раздражёние и гнев. Уже несколько суток мы не видим дождя. Зарождаясь над морем, тучи величественно и неторопливо уползают куда-то за перевал, чтобы там, в одиночестве и печали, вдоволь нарыдаться, и громовыми раскатами побить посуду в лавке неведомого небесного торговца. Обычно ранее так и происходило у нас порой, называемой в календаре «летом».
Неужели всё начинает становиться на круги своя? Хотя нет, вряд ли. Небольшая, ничем не объяснимая передышка, которую взяли вконец умаявшиеся от издевательств над планетою циклоны. Вот такое было у нас тут хреновое лето, скажу я вам…
Природа тужится и рвёт живот на части, стараясь получить положенное, — по времени и генетической памяти тысячелетий. И тут же скисает, разочарованно кусая губы в тщете собственных усилий. Вместе с ней наёмными плакальщиками страдаем мы, люди, словно горестный вой слаженного хорового коллектива жителей поколоченной пьяным космосом планеты в силах разжалобить и поколебать изуверскую решимость господина Случая. И отчего-то я уверен, что не сегодня, так завтра может сорваться снежок…
Снег в июле — немыслимое, редчайшее для этих мест событие, сейчас не воспринимается как из ряда вон выходящее нечто.
Кофе сегодня не приносит того особенного удовольствия, которое должно сопровождать утро нового дня.
Словно в чашку нарочно налито и круто замешано безбрежное море гнетущего беспокойства. И с каждым следующим глотком оно лишь растёт.
Если бы это происходило другим утром, я бы сильно удивился. Однако сегодня, сейчас, я не просто понимаю причину моего настроения. Я ЗНАЮ её.
Сегодняшней ночью я проснулся от предчувствия. И оно не обмануло. Весь остаток ночи мы молча любовались далёкими беззвучными сполохами, едва окрашивающими непроницаемую стену туч над слабо угадываемыми горами в оттенки розового света.
Ничто хорошее в этом мире не вечно. Как не вечны жизнь, доброта, красота и молодость. Как не всегда горят и величаво сверкают горделивые звёзды. Всему на свете есть свой предел, всему существует закономерный конец.
Но, по закону всемирного свинства, первыми заканчиваются именно приятное и хорошее. Светлое и доброе. Чудесное и прекрасное. Первыми всегда исчезают и гаснут не тьма и прожорливые пожары, а мягкий свет и ласковый очаг.
Поставив кружку на парапет, я достаю из кармана куртки патрон. Узкий, длинный, блестящий и хищный. Отполированный до зеркальности нашими, часто державшими его тельце, руками. Нашими тёплыми и живыми руками. Его, — по-своему прекрасного и исключительно смертоносного.
— Будь ты трижды проклят, — ты, созданное чьим-то гением заносчивое ничтожество… Ты и твои одноликие собратья, отнимающие жизнь одних и «дарящие» её этим самым другим, — вопреки всем законам логики и основам существования. Кого же ты выберешь в этот раз, жадная тварь? Какому неведомому демону понесёшь ты в этот раз наши и чужие души?
Он равнодушно молчит, беспристрастно нацелив в небеса своё заострённое рыло. Его можно назвать Символом. В зависимости от того, куда ты повернёшь его в своих руках, туда он и будет смотреть. Туда может и полететь этот кусочек безмозглого, но жестокого металла, несущего в себе крохотную злобную искру, призванную решить собой, — разорвать или же нет своим коротким замыкание слабую цепь под названием Жизнь.
Я поднимаю глаза к сокрытому низкой облачностью и туманом перевалу. У меня нет с собою бинокля, но я и так, будто внутренним зрением, вижу, как по мокрым от холодной утренней росы и мокрого снега склонам идут тяжело нагруженные жалким скарбом люди, торопливо спускающиеся в просыпающуюся и поёживающуюся от приживающегося там холода долину. Ещё среди ночи я послал туда своих. И теперь в нашу сторону движется не менее сотни человек.
Не хочется об этом думать, но нельзя исключать, что по их следам так же движется сокрушительная, враждебная нам волна куда, и куда большим числом, чем мы сами…
Вот и начал ты сбываться, мой давешний глупый сон…
Вздыхаю и набираю полную грудь воздуха. Сейчас бы закричать зычно и раскатисто, отдавая умные приказы и грамотные распоряжения. Но не хочется. Да этого не требуется. Всё, что можно и необходимо, нами уже давно сделано. И я явственно ощущаю то напряжение сердец и тел, свойственное лишь одному на свете чувству и явлению, — ожиданию неминуемой, неизбежной и скорой смерти…
…Я хорошо знаю, что нужно, непременно нужно что-то сказать. Что-то вроде бы важное, звучащее значительно, громко и выспренно. Но я не стану влезать на трибуну и пугать глупыми речами воздух.
Вместо того, чтобы будоражить криками и суетой и без того ненадолго ещё остающуюся у нас в гостях Тишину, я спокойно закуриваю, отпиваю глоток остывшего кофе, чтобы затем с расстановкой и негромко сказать парням:
— Разместите и вооружите прибывающих. Постарайтесь быть среди них, поддерживать, подбадривать. Многие, даже почти все их них, никогда в жизни не стреляли в людей. Покажите им, что страха в нас нет… Думаю, у нас будет в запасе ещё некоторое время. После чего нас с вами ждёт много мужской работы. Сделаем же её хорошо, джентльмены…