Люди книги
Шрифт:
— Я пыталась взбивать белки отдельно, вручную, бережно смешивала их с мукой и делала воздушные, очаровательные шарики, но нет: они так и не стали похожи на шарики Далилы. И однажды я плюнула и просто побросала все в блендер. Шарики превратились в мячики для гольфа. Такие же твердые. И что, ты думаешь, сказал Иона? «Совсем как у Далилы».
Последовали и другие рассказы в том же духе. Далила не была типичной еврейской матерью или бабушкой. Сын Ионы, парень чуть моложе меня, говорил о том, как впервые родители оставили его на уик-энд с бабушкой Далилой.
— Она встретила меня у дверей с двумя цыплятами, завернутыми в фольгу. Сунула их мне и сказала:
Иона и его жена в притворном ужасе закрыли лица руками.
— Если бы мы знали…
Вскоре я сказала, что мне пора идти. Сослалась на то, что пойду к маме, хотя не собиралась этого делать. Но мне надо было уйти. От водки у меня немного кружилась голова, но дело было не в этом. Нужно было переварить информацию, которой меня лишили на тридцать лет. Как и любви.
Когда дошла до отеля, новые противоречивые чувства, охватившие меня с момента материнской автокатастрофы, превратились в знакомый комок злости, который я носила в себе почти всю свою жизнь. Оказывается, она была женщиной, способной на большую любовь. Да, она страдала. Потеряла любовь своей жизни и испытывала чувство вины. К тому же и я оказалась далеко не безупречна. Проявляла эгоизм и юношескую нетерпимость. Но это еще не все. Она приняла решение, а платить за него пришлось мне.
Я пошла в ванную, и меня вырвало. Этого со мной не случалось — по крайней мере, после выпивки — со студенческих времен. Легла на кровать с мокрым полотенцем на лице и пыталась не обращать внимания на то, что комната плыла перед глазами. Заболела голова, и я решила, что не стану отменять свой доклад в Галерее Тейт. Пусть о маме заботятся врачи. Они точно будут заботиться. Мама всегда ставила свою работу на первое место…
И он — тоже. Голос в моей голове был ее голосом. Именно он предпочел любви работу. Ему не следовало рисковать своей жизнью и решаться на опасную операцию. У него было все. Любимая, семья. Должен был родиться ребенок. Но работа была важнее всего.
Да пошли они оба! Пусть поступают, как хотят.
Похмелье было сильным. Вот уж чего никому не пожелаю в течение семичасового перелета. Хорошо хоть, что миллионер снова обо мне позаботился. Я взяла кусок лосося, предложенный мне стюардессой, и подумала о тех несчастных, что, сидя на дешевых местах, довольствуются тощей курятиной и резиновыми макаронами. Но даже в салоне первого класса еда никуда не годится. Рыбу явно передержали на гриле. Все, чего мне хотелось, это воды. Пока ждала, когда заберут поднос, взяла маленькую пластиковую солонку, высыпала на ладонь несколько кристаллов. После несчастья с мамой я не вернулась в лабораторию Раза. Когда я не появилась, он решил, что я на него зла, и сделал анализ без меня в знак раскаяния. Оставил записку в моем отеле. Я вынула ее и положила на стоявший передо мной столик.
Ты была права: NaCl. Но соль морская. Как они делали кошерную соль в XV веке? Морские приключения? Возможно, Барселона и Венеция??? Извини за то, что вчера повел себя как осел. Дай знать, как идут дела. Твой приятель, Крыса Раз.
Я улыбнулась. Раз в своем репертуаре. Снова в поиске зебры. И, конечно, увлечение кораблекрушениями заставило его подумать о морской катастрофе. Впрочем, прислушаюсь к его совету и подумаю над этим. Кстати, как получают кошерную соль? Понятия не имею. Наметилась еще одна линия исследования,
Высыпала белые гранулы на подвядший капустный лист. В тысячах футов подо мной вздымались соленые волны невидимого океана.
Соленая вода
Барселона, 1492
Давид Бен Шушан не был грубияном, просто ум его был занят более высокими вещами. Жена, Мириам, часто ругала его за то, что он, проходя по базару в двух шагах от ее сестры, не удостаивал ее даже кивком, а также за то, что тот не слышал, как торговцы макрелью предлагали ему купить у них рыбу за полцены.
Он не мог бы объяснить, как случилось, что он заметил юношу, который в отличие от попрошаек и коробейников просто молча сидел и смотрел на лица проходивших людей. Может, именно эта неподвижность и привлекла внимание Бен Шушана. В шуме и гаме рынка он один был тих и спокоен. А может, дело было не в этом. Вероятно, тонкий луч зимнего солнца упал на золото, и оно вспыхнуло.
Парень занимал маленький клочок земли в конце рынка, возле городской стены. Место это было промозглое, ветреное. Покупателей здесь привлечь было трудно, а потому местные купцы оставили его для странствующих коробейников или для андалузских беженцев, проходивших через город. Войны на юге многих вынудили бежать. К тому времени как они достигали Барселоны, то немногое, что у них осталось, было уже продано. Большая часть беженцев, нашедших места в закоулках рынка, пытались продать бесполезные вещи: поношенную одежду, старую домашнюю утварь. Но юноша развернул на куске кожи маленькие разрисованные пергаменты.
Бен Шушан остановился и пробился через толпу. Присел, опираясь пальцами на мерзлую грязную землю. Картинки и в самом деле были ослепительными. Бен Шушан видел иллюстрации в христианских молитвенниках, но в таких книгах — никогда. Он нагнулся и смотрел, не веря своим глазам. Это сделал кто-то, хорошо знакомый с Мидрашем, или, по крайней мере, этот кто-то учил художника. Бен Шушану пришла в голову мысль, которая очень ему понравилась.
— Кто это сделал? — спросил он.
Юноша непонимающе смотрел на него блестящими карими глазами. Решив, что тот не понимает местный диалект, Бен Шушан перешел на арабский, а затем на еврейский. Но взгляд не изменился.
— Он глухонемой, — сказал однорукий крестьянин.
Он продавал много раз чиненную деревянную миску и две деревянные ложки.
— Я встретил на дороге его и его черного раба.
Бен Шушан посмотрел на юношу попристальнее. Его одежда, хотя и запачкавшаяся за время дороги, была очень хорошей.
— Кто он?
Крестьянин пожал плечами.
— Раб рассказал мне невероятную историю. Говорил, что он — сын врача, состоявшего на службе у последнего эмира. Но вы же знаете этих рабов. Они любят присочинить.