Люди книги
Шрифт:
Раз взял бутылку и снова наполнил бокал. Ему-то что?
Аггадой он не занимается, а разочарования моего ему не понять.
— Можешь сделать тест ДНК… Определить этническую принадлежность человека, пролившего кровь…
— Можно, да нельзя. Придется испортить пергамент, ведь понадобится большой образец. Да если бы я и предложила это, мне никто не позволит.
Я отломила кусок пападама, плоский, хрустящий, как маца. Как маца, которую загадочная черная женщина держит на иллюстрации в Аггаде. Еще одна загадка, которую я не в состоянии пока разгадать.
Раз продолжал меня мучить:
— Как бы хорошо
— Да, представляю, как завопила на него жена: «Раззява! Смотри, что ты сделал с книгой!»
Раз улыбнулся. В нем всегда была романтическая жилка. Поэтому он и не преуспел, подумала я. Официант принес блюдо с виндалу [25] . Я полила рис огненным соусом, положила в рот, и на глаза навернулись слезы. Я постоянно заказывала это блюдо, пока училась в Гарварде. Рот обожгло не меньше, чем от любимой еды — королевских креветок с самбалом в ресторане «Малайя» в Сиднее. Иногда еда может исправить настроение. Вскоре я почувствовала себя немного лучше.
25
Индийское блюдо — свинина с острыми приправами.
— Ты прав, — сказала я. — Хорошо бы оказаться в тех временах, когда Аггада была домашней книгой, а не экспонатом, запертым в музее…
— Ну, не знаю, — сказал Раз.
Он с сомнением ковырнул виндалу и положил чуть-чуть себе на тарелку.
— Она и в музее выполняет свою задачу. Ее создали с тем, чтобы она учила, и она по-прежнему учит. И она не просто рассказывает историю Исхода.
— Что ты имеешь в виду?
— Из того, что я от тебя услышал, книга вместе с людьми переживала несчастья. Подумай об этом. Ты живешь в обществе, в котором люди толерантно относятся к различиям, как в Испании в период сосуществования христианства, ислама и иудаизма: все в порядке, все трудятся, богатеют. Потом появляется страх, ненависть, желание унизить «иного», и общество разваливается. Инквизиция, нацисты, экстремисты, сербские националисты… все та же старая песня. Мне кажется, что книга стала свидетелем всего этого.
— Глубоко для химика-органика, — съязвила я.
Раз нахмурился, но тут же рассмеялся и спросил, о чем я намерена говорить в Тейт. Я рассказала, что приготовила доклад об анализе структуры и проблемах консервации турецких рукописей. Их переплеты часто приводят к порче книг. Специалисты по консервации не знают, что с этим делать. С этой темы мы перешли к сплетням о моем клиенте миллионере, обсудили достоинства и недостатки университетских программ по вопросу о продаже музейных экспонатов. Лаборатория Раза много работала с раритетной собственностью Гарварда, и у него сложилось определенное мнение относительно этого предмета.
— Одно дело, когда рукопись находится в университетской библиотеке и она доступна ученым, и совсем другое, когда ее передают частному коллекционеру и запирают в каком-нибудь подвале…
— Да-да, знаю. Ты бы видел подвал этого человека…
Мой клиент жил в огромном старинном особняке на Брэттл-стрит, и он выделил помещение для предметов искусства, забитое до отказа настоящими сокровищами. Раза трудно было удивить, поскольку он каждый день имел доступ
Из этого разговора мы перешли к музейной политике в целом, а потом к более пикантным вещам — к сексу в книгохранилищах, то есть к любовным отношениям библиотекарей, и посвятили этой теме весь оставшийся вечер. Пока говорили, я вертела солонку. Заговорившись о кровавом пятне, забыли о кристаллах соли, вынутых мной из переплета. Я сказала Разу, что побеспокою его и на следующий день, потому что хочу взглянуть на эти кристаллы под его чудо-прибором.
— Приходи, пожалуйста. В любое время. Мы всегда готовы тебя видеть. У нас есть для тебя работа. Тебе стоит только слово сказать.
— Спасибо, дружок. Мне очень лестно твое приглашение. Но Сидней я ни за что не оставлю.
Похоже, разговор о том, кто с кем крутит романы в нашем узком кругу, не прошел бесследно. Когда выходили из ресторана, Раз положил руку мне на бедро. Я повернулась и посмотрела на него.
— Раз?
— Афсаны сейчас нет, — сказал он. — Так что такого?
Я взглянула на его руку и скинула ее двумя пальцами.
— Пожалуй, мне придется называть тебя по-другому.
— М-м?
— Придется называть тебя Крыса Раз.
— Да брось, Ханна. С каких пор ты превратилась в такую скромницу?
— Так, дай подумать. Пожалуй, года два назад. С тех пор, как ты женился.
— Знаешь, я совсем не верю в то, что Афсана живет монашкой в Провиденсе. Эти молодые аспиранты, небось, слюнки глотают, когда смотрят на ее ноги. Поэтому…
Я закрыла уши руками.
— Избавь меня от подробностей твоих брачных отношений.
Развернулась и поспешила вниз по лестнице. Думаю, в некоторых вопросах я и в самом деле ханжа. Я уважаю верность в браке. Считаю, что человек может делать все, что угодно, если он одинок. Живи сам и давай жить другим. Но зачем вступать в брак, если не хочешь себя связывать?
В неловком молчании мы прошли несколько кварталов до моего отеля и простились, сухо пожелав друг другу спокойной ночи. Я поднялась в номер в не слишком хорошем настроении. Если найду человека, которого полюблю по-настоящему, то не буду ветреной, как Раз.
Странно, но во сне я увидела Озрена. Мы были внизу в его доме, в кондитерской. Только кухонная плита там была моя — «Де Лонги». И пекли мы с ним булочки. Когда я вынимала противень из плиты, он подошел ко мне сзади, так что рука его касалась моей. Булочки прекрасно поднялись и источали чудный аромат. Он взял одну булочку и поднес к моим губам. Корка треснула у меня во рту, и я ощутила нежную и ароматную начинку.
Иногда булочка — просто булочка. Но только не в том сне.
Я проснулась от настойчивой трели телефона. Подумав, что это всего лишь будильник, я подняла трубку и бросила ее на рычаг. Через две минуты он снова зазвонил. В этот раз я села и посмотрела на электронные часы. Половина третьего. Меня действительно будили, но на четыре часа раньше, чем следует. Ну я задам дежурному! Я сонно откликнулась:
— М-м?
— Доктор Хит?
— Угу.
— Это доктор Фриосоли. Макс Фриосоли. Я звоню из госпиталя Маунт Оберн. У меня здесь доктор Сара Хит…