Люди книги
Шрифт:
Она замолчала, потому что я невольно заткнула уши. Мать посмотрела на меня испепеляющим взглядом, и я убрала руки, как провинившийся ребенок.
— В общем, я так и не согласилась. Но крутилась возле операционной, когда Андерсен вышел. Он сдергивал перчатки, и я никогда не забуду его лицо, когда он взглянул на меня. Я подумала, что Аарон, должно быть, умер на столе. Мне стоило больших усилий стоять прямо. «Это была доброкачественная менингиома, как вы и продиагностировали. Но она захватила пучки оптических нервов». Он пытался снять опухоль с нервов, чтобы дать доступ крови, но
Вошла сестра. Она внимательно посмотрела на маму. Сразу было видно, что она сильно взволнована. Сестра повернулась ко мне.
— Думаю, вам нужно дать пациенту отдохнуть, — сказала она.
— Да. Иди.
Голос матери звучал напряженно. Казалось, эти два слова стоили ей неимоверного усилия.
— Пора. Тебе пора к Щарански.
— Ханна Хит? — Я отвернулась от картины на стене Далилы Щарански и увидела знакомые черты лица. Мои собственные, только перенесенные на лицо пожилого человека.
— Я сын Далилы. Другой ее сын, Иона.
Я протянула руку, но он схватил меня за плечи и притянул к себе. Я почувствовала себя страшно неловко. Когда я была маленькой девочкой, мне очень хотелось иметь семью. Мама была единственным ребенком и не поддерживала связи с родителями. Ее отец заработал в страховом бизнесе кучу денег, а его жена не вылезала с теннисных площадок и полей для гольфа. Бабушку я видела лишь однажды, а потом она неожиданно умерла от сердечного приступа. Дед быстро женился на другой, кажется, она была тренером по теннису. Мама этого брака не одобряла, поэтому мы к ним никогда не приезжали.
И теперь меня вдруг окружили незнакомые люди, которые, оказывается, были моими кровными родственниками. Это были трое кузенов и тетя. И еще одна тетя, она чем-то торговала в Ялте. А дядя Иона был архитектором. Это он перестроил дом для Далилы.
— Как же хорошо, что твоя мать идет на поправку, — сказал он и нервно отбросил с глаз прямую черную прядь.
В этом жесте я узнала себя.
— Мы всегда отговаривали маму от управления машиной после того, как ей исполнилось восемьдесят, но она всю жизнь была упрямицей.
Он рассказал, что она овдовела пятнадцать лет назад и привыкла поступать по-своему.
— Десять лет назад она защитила докторскую диссертацию. Поэтому, наверное, и не позволяла нам указывать ей, что делать. Но нам очень жаль твою мать. Если мы чем-то можем помочь, то…
Я заверила их, что за мамой хорошо ухаживают. Как только нейрохирурги услышали о несчастном случае, все доктора принялись действовать. Сомневаюсь, что в Бостоне был хоть один пациент, которому бы уделяли больше внимания.
— Ну что ж, хорошо, что в результате этой трагедии мы наконец-то с тобой познакомились.
— Но плохо, что вы и ваша мама не остались в Австралии. Жаль, что у меня в детстве не было бабушки.
— Мы там жили. Несколько лет. Мама хотела, чтобы я завершил свое архитектурное
Он улыбнулся.
— Туалет и вправду хороший…
Он поставил бокал и посмотрел на меня, прикидывая, сказать мне что-то или не стоит.
— Ты должна знать, мама просила Сару повидать тебя, сделать тебя членом нашей семьи. Но Сара отказала. Не хотела никаких контактов.
— Но вы только что сказали, что ваша мать никому не подчинялась. Почему же она послушала Сару?
— Думаю, ей было нелегко. Но она знала, что мы скоро уедем в США. Должно быть, решила, что жестоко будет взволновать тебя, а потом снова исчезнуть. Но она выяснила, в какой садик ты ходишь, и приходила туда, видела, как домработница вечером забирает тебя домой. Она о тебе беспокоилась. Говорила, что у тебя грустное лицо…
— Что ж, в проницательности ей не откажешь, — сказала я.
Мой голос, к несчастью, дрогнул, да и губы затряслись. Как же это жестоко! Жестоко по отношению к Далиле, которой, должно быть, хотелось кинуться к внучке. Ведь это единственное, что осталось ей от сына. И жестоко по отношению ко мне. Я выросла бы совсем другим человеком, если бы у меня была семья.
— Но почему моя мама поддерживала с вами контакт? Почему накануне они оказались вместе?
— Имущественные дела. Имущество Аарона, она хотела создать фонд Щарански.
— Ну, конечно, — сказала я.
Это был один из попечительских советов мамы. Ее все время приглашали в советы, корпорации, благотворительные организации, однако мне казалось, что она ими не интересуется. Фонд Щарански всегда казался лишним, никак с нею не связанным.
— Аарон назначил Далилу и Сару попечителями. Должно быть, хотел таким образом их сблизить.
К нему подошла какая-то женщина, и Иона повернулся поговорить с нею. Я уставилась на фотографии на книжных полках. Их было несколько, в простых серебряных рамках. На одной фотографии запечатлена была молодая Далила в белом платье из органзы с воротником, усыпанным серебряными блестками. У нее были огромные темные глаза. Они светились от волнения. Должно быть, от волнения перед событием, для которого так нарядилась. Была и фотография Аарона. Он был снят в студии перед мольбертом. Отец разглядывал холст, как если бы в студии не было фотографа. Были и семейные групповые снимки. Должно быть, бар-мицва, обрезание… Красивые люди, улыбающиеся глаза. Они обнимали друг друга за плечи. Сразу видно, что им приятно быть вместе.
Они так тепло ко мне отнеслись: закормили вкусностями, затискали. Я не привыкла к тому, что меня обнимают. Старалась представить себя одной из них, наполовину русской еврейкой. Человеком, который мог бы называться Ханной Щарански.
На стеклянном столе стояла бутылка водки, и я то и дело прикладывалась к ней. Потеряла счет выпитым рюмкам. Все говорили о Далиле. Жена Ионы рассказывала, что, когда только что вышла за него замуж, Иона утверждал, что ее шарики из мацы не похожи на мамины.