Люди кораблей

Балабуха Андрей Дмитриевич

Речистер посмотрел на Маринку, — она вся спала: линии ее тела потеряли свою угловатость, они размылись, сгладились; если раньше тело ее казалось вычерченным контрастным штрихом, то теперь оно было написано акварелью; оно словно окружено было какой-то дымкой, придававшей ему пластичность и мягкость «Вечной весны» Родена. На Границе спали не так. Там в теле спящего всегда чувствовался резерв сил, который, если потребуется, позволит в любую секунду открыть глаза и мгновенно перейти от сна к бодрствованию, от полной, казалось бы, расслабленности к такой же полной аллертности — безо всякого перехода, одним рывком. Речистер встал, придержав руками пластик постели, чтобы не дать ему резко распрямиться, и тихо, на цыпочках прошел в кухню.

Кухня выглядела куда внушительнее, чем ходовая рубка на аутспейскрейсере. От сплошных

табло, индикаторов, клавишных и дисковых переключателей, секторальных и пластинчатых заслонок, прикрывавших пасти принимающих и выдающих устройств, Речистеру всегда становилось немного не по себе — за время отпуска он так и не смог привыкнуть ко всему этому. А запустили и наладили Сферу Обслуживания на Лиде лет восемнадцать — двадцать назад — примерно тогда, когда он, оставив позади Золотые купола марсианских городов, отправился в пограничные миры. Первые годы он вообще и слышать не хотел об отпуске, а потом каждый раз выбирал новое место, посетив четырнадцать систем из сорока девяти освоенных Человечеством. На тех мирах, где он побывал, тоже существовали Сферы Обслуживания, но нигде они не достигли такой универсальности и такого совершенства, как здесь. Речистер кинул огрызок биттерола в утилизатор, открывший пасть, едва он поднес руку к шторке, и потом хищно щелкнувший челюстями. «Интересно, — подумал он, — что представляла собой Лида, когда первые отряды Пионеров и Строителей начинали обживать ее? Им небось и не снились такие кухни. Отчего же не снились, — сообразил он, — ведь снятся же они мне на Песчанке. Прости мы успеваем уйти раньше, чем приходит все это. Раньше, чем появляются вот такие Маринки, создающие теории костюмов и умеющие все делать с такой полной отдачей, не оставляя ничего про g`o`q. И любить — тоже. И в следующий свой отпуск, — подумал Речистер, — я снова прилечу сюда. Но это будет в следующий отпуск. А сегодня мой последний день на Лиде, последний день с Маринкой, последний день».

Он подошел к окну и, нажав клавишу, подождал, пока молочная пелена между стеклами опустилась до уровня его подбородка. Город широкими террасами уходил вниз, к морю, но моря не было видно: за окном ровно гудел пропитанный снегом ветер. «Маринка», — подумал Речистер.

— Маринка, — тихонько сказал он. — Маринка, — повторил он, как позывные. — Маринка.

Речистер отошел от окна, на ходу выудил из лежавшей на столе початой пачки новую палочку биттерола и остановился у двери, опершись плечом о косяк и приплюснув нос к скользкому силиглассу. Маринка лежала — легкая и тающая, как улыбка Чеширского Кота. У Речистера захватило дыхание, он поперхнулся биттеролом и со злостью бросил огрызок на пол. Тотчас же из своего гнезда выскочила мышьуборщица и с легким шорохом утащила добычу. Но Речистер не заметил этого. Все виденные им когда-либо антропологические и социологические графики обрели внезапно осязаемую сущность; экспоненциальные кривые взметнулись из океана косной материи, и там, в высоте, затрепетала На их концах иная материя — совершенствующая и познающая себя. Она была так гармонична и прекрасна, что Речистер ощутив боль, ту трудно переносимую боль, которая граничит с наслаждением. И имя ей, этому совершенству, этой боли, было — Маринка. Он не выдержал, надавил плечом — наискось снизу вверх, силиглассовые створки разошлись, он бросился к Маринке и вдруг увидел, что она уже не спит и протягивает ему руки.

— Маринка, — чуть ли не закричал он, — я остаюсь. Маринка!

В жизни каждого — за редчайшими исключениями — пограничника наступал момент, когда он переставал быть пограничником. Это происходило по-разному: одни оседали на планетах, которые начинали обживать, и уйти оттуда вместе с Границей уже не находили в себе сил; другие просто исчезали, поняв, что не здесь могут они раскрыть себя до конца; третьи не возвращались из отпусков Как Речистер. И он знал, что никто не осудит его. Потому что здесь люди нужны так же, как там, и каждый сам находит свое место. «И мое место здесь, — подумал Речистер, — На Лиде, старой и уютной Лиде, где есть Сфера Обслуживания. Где есть Маринка».

* * *

— Клод! — позвала Маринка.

Речистер не отозвался, наверное, просто не расслышал — он принимал второй душ. Маринка уже знала эту его привычку — каждый раз принимать все три душа, причем в строгой последовательности: водяной — ионный —

лучевой. Ей по большей части хватало какого-нибудь одного, ни эта манера Клода нравилась ей — потому просто, что это была маленькая частичка его «я», и она сама открыла ее в нем. Маринка подошла к гардеробу, подумала немного, потом набрала шифр. На несколько секунд вспыхнул голубой глазок, потом створки разошлись, и Маринка вынула чуть теплый еще костюм. Она подержала его в руках, повертела, критически проверяя цвет, фактуру и линии. «Хорошо», — решила она. Такой костюм вполне подходил — полуспортивный, из серого с нечетким отливом грациана, он создаст утреннее настроение. В том, что он придется Клоду впору, она не сомневалась, — глаз у нее был достаточно наметан.

Легкое шуршание в ванной сменилась полной тишиной — Клод перешел под лучевой душ. Маринка заторопилась, и само то, что ей приходится торопиться, доставила ей радость, о существовании которой она и не подозревала еще три месяца назад. Это чудесно — делать что-то для Клода, делать так, чтобы он не заметил, как она старается, и делать это всегда. Ведь теперь это будет всегда, потому что Клод остается. «Остается, — сказала она про себя, и это слово породило в ней какоето новое чувство, — остается. Со мной. Для меня. Из-за меня».

Она подошла к пульту пищеблока, просмотрела меню, не удовлетворившись этим, быстро прогнала по экрану каталог, потом, решившись, бегло взяла аккорд на панели заказа. Все. И у нее осталось еще две-три минуты — пока Клод там, в ванной, потягивается под неощутимо теплым дыханием полотенца. Маринка юркнула в спальню и остановилась перед зеркалом. Несколькими движениями, скорее рефлекторными, чем необходимыми, она половила волосы, одернула свитер, мелко покусала губы, потом остановила взгляд на своем отражении. «Я, — подумала она, — почему я? Клод Речистер, пограничник, „человек с Песчанки“ — и Маринка Нун, студентка Академии Обслуживания. Не может быть». Но она знала, что может, что есть, и это было счастье.

— Может, все же пойдем в кафе? — спросил Речистер, появляясь в dbepu ванной. — А то, знаешь, как-то — он передернул плечами.

— И вы все там такие? — улыбнулась Маринка.

— Какие?

— Одичалые. Ну зачем ходить куда-то, когда можно позавтракать дома?

— Сфера обслуживания, — сказал Речистер. — Ясно. Может, хоть в комнате? Не могу я есть в координаторской. Неуютно. И вообще, завтракать вдвоем — архаизм.

— Сам ты архаизм, — сказала Маринка. — Огромный такой архаизм. Рыжий. Я люблю тебя.

Как и всякий нормальный человек, Маринка владела своим телом. Но то, что делал Клод, всегда ставило ее в тупик. Вот и сейчас — она просто не поняла, каким образом он, только что спокойно стоявший рядом с ней, оказался вдруг сидящим на полу, прижавшись щекой к ее коленям. Рука ее почти невольно скользнула в дебри его шевелюры. Легким движением она запрокинула Клоду голову и заглянула в глаза: из их прозрачной глубины плеснуло на нее такое восхищение, что ей стало страшно. Она улыбнулась и взъерошила Клоду волосы. Он смешно, совсем по-кошачьи потерся головой о ее колени и замер; только кожей Маринка чувствовала его дыхание. Какой-то доверчивой незащищенностью пахнуло на нее от всего этого, и она невольно почувствовала себя много опытнее и старше. Пусть он «человек с Песчанки», координатор Клод Речистер — все равно он просто влюбленный мальчишка Клод, которого она должна оберечь в этом непривычном для него, пограничника. Внутреннем Мире. От чего оберечь — она не знала, просто в ней зашевелился инстинкт, мохнатый и древний, как горные медведи Заутансксого заповедника. И тот же инстинкт подсказал ей слова:

— Тебе не хочется завтракать в кухне? Это естественно: ведь ты мужчина. Мужчина вдвойне, потому что ты пограничник. Но попытайся взглянуть на нее моими глазами, увидеть в ней не парадоксальное нагромождение техники, а одно из величайших достижений Человечества. И не улыбайся, Клод, это не так уж нелепо!..

В первую секунду Речистер поразился тому, как может Маринка сейчас говорить о таком отвлеченном, таком неглавном, зачем нужен ей этот исторический экскурс. Но потом внутренняя логика и властная страстность ее слов, казалось, не подбираемых сознательно, как это всегда было с ним, а спонтанно самозарождающихся по мере необходимости, увлекли его. И вдруг — внезапным озарением — он увидел. Увидел ее глазами, и от этого видимое стало осязаемо близким.