Люди, которые всегда со мной
Шрифт:
Слева, через проход, сидели двое стариков – муж и жена. Она вежливо поздоровалась с ними, осведомилась об их здоровье. Старики с большой охотой дали втянуть себя в беседу. Долго и подробно рассказывали о детях и внуках, расспросили Веру о ее семье. Вера ответила, что родилась в Кировабаде, вышла замуж за азербайджанца, живет в приграничном селе Алябайли, преподает в школе.
– Сколько детей? – поинтересовались старики.
– Две девочки. Айгуль и Гюльназ, – складно врала Вера, – вот приехала за мамой, везу ее к себе, давно с внучками не виделась.
Рассказывала чуть громче, чем полагалось, чтобы слышали другие пассажиры
Автобус тронулся вовремя, минуту в минуту. Вера сидела с поникшими плечами, теребила ручку сумки. Мимо проплывал город ее детства, знакомые улочки, высоченные, в несколько человеческих обхватов, подпирающие макушкой небосвод чинары, шумная, вся в пенных завитках волн, Гянджа. Вера ни разу не повернула головы к окну – ей нечего было ему сказать, городу своего детства, Кировабад словно выжгли-вымарали из ее сердца, и единственное, что не давало ей покоя, – это могилы, которые она навсегда оставляла здесь, в этом разом отвернувшемся от нее крае.
Оставались Мелькумовы – Лилька, Анна Николаевна, Игорь Мовсесович. Вере было семнадцать, когда они погибли – ехали на свадьбу в Шушу, да так и не доехали, водитель машины не справился с управлением, и на горном серпантине сорвался вниз, в пропасть. В день похорон во дворе армянской церкви собралось много народу, мужчины хмуро обсуждали происшествие, женщины плакали. Небо густело на глазах – ясное с утра, к полудню оно набухло рыхлыми облаками и одышливо нависло над городом. Стелилось низко, по самым крышам. Потом внезапно затихло, словно призадумалось, и закрутилось причудливой раковиной над крестом Мец Жама.
– Недобрый знак, – ткнула корявым пальцем вверх старуха Шахназарова, – таким я небо видела лишь однажды – пятьдесят лет назад, когда случилось страшное землетрясение.
– Ба, не трави душу, и так тошно, – одернул ее младший внук.
– Володя-джан, да разве я со зла? Я говорю, что даже небо скорбит о том, что случилось.
Иногда Лилька снилась Вере. Шептала, словно заговаривала, улыбалась – безмятежно, ласково, нежно. Вере ни разу не удалось разобрать ее слов, но в ее снах у Лильки всегда было такое ясное, такое светящееся лицо, что Вера просыпалась как в детстве – мгновенно, в предчувствии праздника, словно в соседней комнате тебя ждет наряженная елка, а под ней – подарки. И тебе надо бежать, путаясь в длинном подоле ночнушки, туда, где переливаются гирлянды и стеклянные шары, где пахнет сладким и хвойным, и где на толстых еловых лапах покоятся хлопья невзаправдашнего, ватного, но такого уютного снега.
Через две могилы от Мелькумовых лежал отец. Вера резко протерла лицо ладонями – раз, еще раз. Главное, не расплакаться. Вспомнила ночь, когда рыдала, уткнувшись лицом в Васькины кудри. Она мало что поняла из разговора отца и Мухи-дайи, но интуитивно почувствовала, что он сотворил нечто такое, что гнетет его всю жизнь. Однажды Вера нашла в его документах несколько старых фотографий – десяток бритых под ноль мужиков в косоворотках на грубо сколоченной сцене. Справа, на самом видном месте, сидел отец, играл на банджо, улыбался во все свое крупное, красивое лицо. «Выступление джаз-бенда «Светлый путь» под управлением А. Оганджанова, Холмогорский ПТЛ, 1928 год», – гласила запись на обороте одной из фотографий.
Вера к тому времени уже знала от Марьи, почему ее отец оказался в колонии.
Дед Веры, Михаил Оганджанов, был очень уважаемым в Гяндже человеком. Князем,
Конец XIX – начало XX века стали страшным испытанием в судьбе армянского народа. Западные берега когда-то могущественной, а потом на долгие столетия лишенной независимости Армении омывали моря крови, на востоке творились не менее жуткие дела. Когда к власти в Баку пришли мусаватисты, наступили совершенно беспросветные времена. Достижение мира им виделось лишь одним способом – истреблением армян. И тех стали вычесывать, как постылых блох. Тысячами. А чтобы надломить сопротивление, первым делом, по примеру младотурков, затеявших в подконтрольной им Западной Армении настоящий геноцид, мусаватисты убирали представителей интеллигенции и аристократии.
Андро чувствовал, что с отцом что-то должно случиться. В тот страшный день с самого утра ходил за ним по пятам, но не смел подойти – держался на почтительном расстоянии. Михаила Оганджанова в Гяндже уважали и побаивались убирать. Он был авторитетным человеком, почувствуй неладное – легко мог поднять восстание. Поэтому мусаватисты решили действовать хитростью – пригласили его на переговоры. Пришел даже мулла. «Когда-нибудь эта война должна закончиться, – вел свои витиеватые речи он. – Нужно заключить мир между нашими народами».
– Не ходи, – просил Андро отца, – они тебя убьют.
– Ничего они со мной не сделают.
Он плакал от бессилия. Знал все наперед, но не смог помешать отцу. Михаил запретил сыну идти с ним – оставайся дома, не детское это дело в разговоры взрослых встревать. Но Андро впервые в жизни ослушался отца. Он незаметно крался следом, видел, как отец встретился с ними, их было человек пятна-дцать, а отец был один. Как они зашли в ресторацию Назимовых, как поднимали бокалы вина за мир. Андро вскарабкался на растущую впритык к строению грушу и украдкой заглядывал в распахнутое окно ресторации. Отец сидел к нему лицом, несколько раз скользнул взглядом по дереву, но сына не заметил.
Потом все вышли, и остались эти двое. Люди, которых отец знал очень хорошо, – Али-хан и Касим Бабеков. И Касим сказал отцу – Михаил, мы тебя сегодня ведем к расстрельной стене. Отец осушил бокал до дна. Пошли, бросил коротко.
И они повели его. Ну как повели, пошли рядом. О чем-то говорили, даже смеялись. Андро вдруг остро и явственно ощутил, что отец знает – сын крадется следом. Наверное, Михаил действительно догадывался об этом, потому что всю долгую дорогу до расстрельной стены он ни разу не обернулся. Чтобы не выдавать присутствия мальчика.
– Молиться будешь? – спросил перед тем, как стрелять, Али-хан. Михаил сплюнул, выругался длинной и страшной фразой. Они выстрелили несколько раз. Подошли, проверили – дышит или нет. Касим расстегнул ворот рубахи Михаила, бережно стянул с шеи нательный крест. Вложил ему в руку. Прочитал короткую мусульманскую молитву. Али-хан стоял рядом с поникшей головой.
Андро искал их долго, настойчиво. Нашел спустя десять лет, в Баку. Расстрелял в упор. Сначала Касима, потом Али-хана.
– Узнаешь меня? – спросил у Али-хана. Тот хмыкнул – вот ты и пришел за мной, сын моего друга. Андро выстрелил ему в лицо, потом в сердце. И пошел сдаваться.