Люди огня
Шрифт:
Я молчал. Наивный! До сих пор я тешил себя надеждой, что он этого не знает.
— Ладно, — сказал Эммануил. — Поговорили. Самолет у тебя завтра, а сегодня в половине двенадцатого — в Храме. Все, убирайся!
Я не знал, куда себя деть. До половины двенадцатого оставалось почти восемь часов. Я собрал вещи и приказал отправить в аэропорт. Их оказалось на удивление мало, и весь процесс занял полтора часа.
Мне хотелось проститься с Терезой, но я понимал, что Эммануил именно этого и ждет. Хотя, с другой стороны, какая разница? Он же все знает.
Я был у нее в половине седьмого. Пропустили. Я боялся, что не пропустят.
— Ты в большой опасности. Господь знает о наших встречах и истории с Бет-Гуврином, — сказал я.
— Ты в опасности!
— Меня он посылает во Францию. Там эпидемия.
— И в Нормандии?
— Вероятно.
— Сможешь передать записку в Кармель, в Лизье?
— Это в Нормандии?
Нормандия ассоциировалась у меня с сидром, кальвадосом и камамбером, а никак не с кармелитским монастырем.
— Да.
— Я не могу гарантировать. Сегодня ночью он приказал мне явиться в Храм. Смерть и бессмертие.
— И ты пойдешь?
— Я слишком долго этого ждал, я устал. Не знаешь, почему он избрал первым из своих апостолов такого слабого человека?
Она усмехнулась.
— Подражает Христу. Петр трижды отрекался и тем не менее стал камнем в основании церкви. Потому что сила не в Петре, а в Иисусе. Твое отречение еще предстоит. Четвертое отречение. Чем раньше, тем лучше, Пьер. Ты уже на полпути. Что ты тянешь? Он уже не доверяет тебе! Беги!
— Пиши свою записку, если не передумала.
Она написала. Я спрятал записку в ковчежец, подаренный мне Мейстером Экхартом вечность назад. Я так и не знал, что в нем. Похоже, еще одна записка.
— Прощай, Тереза!
— Я буду молиться за тебя.
— Молись за себя!
Я повернулся и вышел из камеры.
Свечей не было — в плоской чаше горел огонь, и это было единственное освещение. Перед алтарем, положив на него голову, как на плаху, и раскинув руки, преклонил колени человек. Я удивился, что алтарь такой низкий, словно он врос в землю. Вокруг стояли апостолы: Марк, Матвей, Иоанн, Филипп.
Варфоломей — в Китае, Яков — в Африке, Андрей — в Индии, Яков Заведевски и Лука Пачелли — в Европе, Симон и Том Фейслесс — в Америке… За алтарем, опираясь на широкий меч — Эммануил, чуть позади — Мария. Вся в черном и с черной лилией в волосах.
Я подошел ближе и увидел, что руки человека прикованы к камню широкими металлическими скобами. Длинные седые волосы на камне, белый, точнее, когда-то бывший белым, а теперь весьма замызганный хитон. Человек зашевелился, попытался приподнять голову, и я понял, кто это. Илия!
— Пьетрос, встань по правую руку, — негромко произнес Эммануил.
Я подчинился и оказался рядом с Марком.
— Марк, ты ведь умеешь владеть мечом? — спросил Господь.
— Да.
— Иди сюда.
— Я не палач, я солдат.
— Не рассказывай мне сказки про благородных воинов! Никогда не приходилось расстреливать?
— Не приходилось рубить головы.
— Есть разница? Ты слишком долго общался с Пьетросом и заразился его слабостью.
Марк сжал губы.
— Тобой движет гордыня и тупое упрямство, — продолжал Эммануил. — Первого не может быть передо мною, второе не украшает слугу.
Марк молчал.
— Ты же не отказался стать кайсяку Варфоломея, — напомнил Господь.
— Это другое.
— Многие из тех, кого вы отравили газом в Бет-Гуврине, были вдесятеро менее виновны передо мной, чем этот старик. Убей моего врага, если ты мне предан!
Марк кивнул и шагнул вперед. Я не сомневался, что он так и сделает. Было удивительно не то, что он послушался, а то, что решился возражать. Марк, такой сильный и жесткий — только воск перед лицом Господа.
— Это не меч палача, Марк, — это меч воина. Возьми!
Марк взял — по-японски, двумя руками за рукоять — и встал в стойку.
— Ну, где же твой огонь? — сказал Эммануил приговоренному, — Твой Бог больше не отвечает на молитвы?
— Так говорит Господь Саваоф… Погибнет этот город, и храм будет разрушен, и будет мерзость запустения на месте святом, — хрипло, с трудом каждое слово пробивается словно сквозь строй врагов. — И всякий из народа, кто отступился от Меня, будет ввергнут в Бездну. И убьет Зверь посланников Моих, но и сам погибнет. И осталось ему триста дней, если не сокращу сроков.
Я посмотрел на меч и понял, что у Марка дрожат руки.
— Марк, давай! — приказал Эммануил.
Меч отсек Илие голову и звякнул по камню. На алтарь хлестнула кровь.
Чаша с огнем оказалась в руках Эммануила. Он подставил ее под кровавый поток. Пламя погасло, но сама чаша начала разгораться зеленым. И я узнал ее — тот же священный сосуд, что и в Китае.
Эммануил поднял чашу, и она осветила лица апостолов мертвенно-бледным светом. У меня было впечатление, что я присутствую на черной мессе. Хотелось бежать.
Чаша пошла по кругу. Крайне некошерное занятие — пить кровь! Да еще в храме! Да еще человеческую! Сколько запретов он нарушил? Если раввинат узнает, его в полном составе хватит удар.
Иронизировать не хотелось. Защитная реакция, не более. Было страшно.
Чаша дошла до меня. Я взял, поднял глаза на Эммануила и встретил его повелительный взгляд. Словно меч, приставленный к горлу.
Я пригубил кровь, и в голове у меня переключился тумблер. Мне стало легко и спокойно. Тепло в груди, любовь к Господу, ощущение абсолютной естественности и правильности происходящего. Интересно, сколько времени это действует?
Я улыбнулся и встретил его улыбку. И только где-то на периферии сознания тлела мысль о том, что мне не нравится сам процесс переключения, он сродни приходу наркомана. Я не хочу быть рабом молекул, которые плавают у меня в крови.
— До свидания, друзья! Все свободны.
Апостолы начали расходиться. Подле Эммануила остались только Иоанн и Мария. Я встал рядом.
— Пьетрос, ты опоздаешь на самолет, — произнес Господь.
— Разве?
— Разве. Я отправляю тебя спасать людей, а не убивать. Эту работу ты сделаешь на совесть, верен ты мне или нет. Она тебе по душе. Но перед этим опасным заданием я не хочу даровать тебе бессмертие, которого ты не заслуживаешь.