Люди огня
Шрифт:
— На юг.
— Это я понял. Точнее.
— Тимна.
Я порылся в памяти.
— Это недалеко от Эйлата?
— Да. Копи царя Соломона.
— Шахты?
— Шахты. Медь добывали.
Я почувствовал холодок в груди. Струя холодного ветра.
Марк дремал. Я больше не стал проверять двойственность его состояния.
Беершеба… Иерохам… Сде Бокер…
Наконец Марк проснулся и объявил, что он в порядке и готов вести машину. Он действительно выглядел спокойным и уравновешенным, но насчет вождения я сомневался. К тому же до цели было уже недалеко.
— Обойдешься, — сказал я. — Что там?
— В шахтах?
— Ну конечно.
— Нас пытались убедить, что ничего: туннели-де обвалились, размыты водой и засыпаны песком. Пока мы не нашли подземный лабиринт, в котором можно разместить город. Точнее, нам показали вход — везде есть предатели.
— И что там было?
— То же, что в Бет-Гуврине.
— Лагерь «погибших»?
— То же, что в Бет-Гуврине! С начала и до конца. Только куда больше.
— Понятно. Ты решил исповедоваться?
— Ты мне вряд ли отпустишь грехи. Все, стоп! Приехали! Вылезай.
Мы были в огромной долине, окруженной скалами из белого и желтого песчаника. У подножия чахлые деревья с плоскими кронами, похожие на грибы. Белые россыпи камней. На камнях редкие кусты колючек. Синее небо, ни облачка. И температура сорок градусов в тени, но реально все пятьдесят, за отсутствием последней. Первое побуждение: немедленно вернуться в кондиционированную прохладу автомобиля.
— Это что, Чистилище?
— Да вроде того. Нам сюда!
Мы шли к красной скале с огромной аркой, образованной постоянной работой ветра и песка. Вверх, под палящим солнцем. Сердце заходилось. Я пожалел о том, что пил кофе.
На каменистом плато множество дыр в скале, в основном действительно засыпанных песком, но есть и опасные пропасти. Впереди три небольшие груды белых камней, явно сложенных рукой человека.
— Все, пришли.
— Что это?
— Шахты. Точнее, братские могилы. Петр, я не знал, что она была там.
— Кто она?
— Твоя Тереза.
Я задохнулся, голова закружилась, и потемнело в глазах. Жара, подъем, утренний кофе. И ощущение потери, словно у меня вынули сердце.
Помоги мне закрыть эту страшную пропасть в груди…
Я сел на камень у одной из могил.
— Здесь?
— Не знаю. Я не занимался похоронами. И о ней мне доложили потом. Опознали.
— Она собиралась в Бет-Шеарим.
— Там был перевалочный пункт. Небольшие катакомбы с каменными гробами, не то что здесь. Шахты по тридцать метров! Общину Бет-Шеарима мы уничтожили еще в марте. Ее там не было.
149
Стихи Сергея Калугина.
Я усмехнулся.
— Я вижу, ты славно тут поработал без меня.
Марк вынул пистолет. Этот жест показался мне угрожающим. Но он повернулся спиной и зашагал в пустыню. Я его не удерживал. Раздались выстрелы: Марк разряжал пистолет по камням и колючкам.
За один день я потерял Бога, возлюбленную и друга.
Ладанка Мейстера Экхарта до сих пор была при мне. Я открыл ее, вынул записку, развернул.
«Где Бог — там свобода, где несвобода — там не Бог».
Запоздалый афоризм. Несвобода Эммануила. Несвобода его причастия, его вина, его голоса, его взгляда. А где свобода Бога?
Я уронил ладанку и пустил записку по ветру.
Выстрелы прекратились. Марк возвращался. Сел рядом на камень, вынул пустой дымящийся магазин, демонстративно отпустил и отбросил ногой.
— Эммануил приказал мне убить тебя.
— И что же ты? Ты же ему верен.
— Тебе тоже.
— Гонка под кайфом входила в программу? Решил, что умрем вместе?
— Нет. Просто в этом состоянии я не боюсь… — Марк помедлил.
«Даже Эммануила», — подумал я.
— Даже себя, — закончил Марк. — Ты можешь больше не считать меня своим другом, но я им остаюсь.
Почти до Вифлеема мы молчали и не смотрели друг на друга. Машину вел Марк. Вначале вполне спокойно и на нормальной скорости. Только после Хеброна начал дергаться, нервничать, резко жать то на газ, то на тормоз и наконец сдался. Выехал на обочину, остановился.
— Петр, смени меня.
Я пожал плечами и сел за руль.
— Стой! Подожди немного.
Он достал из бардачка простую железную кружку, пол-литровую пластиковую бутылку из-под минералки, наполовину полную, и квадратный бумажный пакетик. В пакетике оказался белый порошок, который он высыпал на дно кружки. Туда же плеснул воды из бутылки. И достал шприц.
Больше всего меня поразила суровая обыденность происходящего. Не ампула с раствором (кто ему сделает в такой концентрации!) или хотя бы дистиллированной водой, не одноразовый шприц и чистые руки. Вот так на дороге, в железной кружке, водой из бутылки — и шприц, если теоретически и одноразовый, то никак не на практике.
Марк перегнал в шприц содержимое кружки, чуть отдернул манжету на правой руке, открывая цепочку следов от уколов, и всадил его в вену на запястье.
Мне хотелось сказать ему что-нибудь медицинское, например: «У тебя что, вода из-под крана?», «Ты кружку-то помыл?», «Сепсис заработаешь!» или «Ты хоть знаешь, сколько плеснул — или у тебя глаз наметанный?» Или хотя бы ехидное: «Что, опять „особый случай“?» Но я вспомнил братские могилы Тимны и не сказал ничего. Туда тебе и дорога.
Думаю, что меня хранят от наркомании не только уроки отцов-иезуитов, но и природная брезгливость.
Через каждые шесть часов — это много или мало?
— Спасибо, Петр! Я тебя люблю! Поезжай.
Когда мы приехали, Марк уже начинал дремать. Но из машины вышел самостоятельно и смог сказать:
— Помни о моей просьбе.
Ночью я не спал. Чем я лучше Марка, что смею судить его? В Бет-Гуврине мы были вместе. Он не виновен передо мной, потому что вина предполагает умысел. Ему бы найти хорошего доктора.