Люди против нелюдей
Шрифт:
Революция омерзительна не только своими методами, самая суть революции, то для чего она делалась, это такая мерзость и гнусность, которой ни кто и ни когда раньше в мире не видел. Но не надо думать, что такое было возможно лишь в ту эпоху и только в России. Князь Николай Жевахов уже в эмиграции возмущался тем, что люди Запада, узнавая о зверствах большевиков, говорили: «Такое возможно только в России». Князь писал: «Скажите только „можно“ вместо „нельзя“ и у себя вы увидите то же самое». Жевахов оказался пророком, вскоре просвещенные и культурные люди Запада увидели у себя нацизм.
Вы думаете сейчас что-нибудь изменилось? Не обольщайтесь. Люди всегда одни и те же, во все эпохи и во всех странах. Представим себе, что власть поменялась и наверху решили создать «группу пролетарского гнева». Выдали всем желающим оружие, гарантировали полную безнаказанность и отправили автобусами на Рублевку. Знаете, что представляла бы из себя Рублевка дня через три? Сплошные руины и пепелище, заваленные изуродованными трупами. Истребили бы отнюдь не только олигархов и воров-чиновников. Перебили бы всех охранников, горничных, поваров, парикмахеров, всех, кто смел жить и дышать на Рублевке. Ни одна холеная собачка не избежала бы «пролетарского гнева».
Даже не сомневайтесь, что именно так и было бы. Вы же слышите, о чем говорят люди, чем они дышат. И сейчас, так же как и перед революцией, ни кто не голодает, все живут в общем-то нормально, но сколько людей сгорает от черной зависти к богатым, до какой дикой безумной ненависти доводит людей эта зависть. Конечно, не все такие, но на группу мстителей размером с Красную Армию хватит, и на ВЧК ещё останется.
Большевизм, как отражение низменной стороны человеческой души, вечен и неистребим. Вопрос только в том, чтобы сказать «можно» вместо «нельзя».
Часть II. Белые
Белогвардейцы при Брежневе
Я родился в последний год правления Хрущёва, пошёл в 1-й класс в 1970 году, а институт закончил в 1985-м. Помню, в начале семидесятых в магазинах висели таблички: «Ветераны Гражданской и Великой Отечественной войн обслуживаются вне очереди». Сейчас я содрогаюсь от мысли о том, что в пору моего детства красноармейская мразь всё ещё ходила среди нас в виде благообразных 70-летних старичков. Те самые изверги и нелюди были у нас заслуженными людьми и даже, в знак уважения к ним, обслуживались вне очереди, что в условиях бесконечных очередей брежневской эпохи было немалой льготой. Хотя тогда мне, конечно, казалось естественным, что герои, подарившие нам «счастливое детство», пользуются уважением. Впрочем, в школу героев Гражданской войны не приглашали и ни с одним живым извергом мне беседовать не довелось.
Сейчас уже перешагнуло за 30-летний рубеж поколение людей ни когда не учившихся в советской школе. Им трудно представить себе насколько специфичной была советская система обучения и воспитания. Нас ведь не просто учили, нам непрерывно, начиная с детского сада, вдалбливали в голову, что советская власть — лучшая в мире и нам несказанно повезло, что мы родились в Советском Союзе. На все вопросы существовало только две точки зрения: одна — коммунистическая, вторая — неправильная. Причем «неправильную» точку зрения даже в вузах было не только запрещено изучать, но и не было ни какой возможности из-за отсутствия источников. Ни каких книг, содержащих хотя бы осторожную критику хотя бы некоторых сторон советской власти не было вообще. Запретили даже безобидного «Доктора Живаго», в котором по сути не было ни чего антисоветского. Помню с каким злобным выражением лица преподаватель на лекции говорил нам, что этот роман был «не написан, а нацарапан». Сейчас любят посмеяться над фразой, которую сказал простой человек на собрании трудового коллектива: «Я Пастернака не читал, но осуждаю». Тогда-то эти слова вовсе не казались смешными. Мы с первого класса до последнего курса осуждали то, чего не читали, а тому, кто читал Пастернака, грозило несколько лет лагерей — это уже по гуманным брежневским законам.
Вот как это всё объяснить молодёжи, которая слушает радиостанцию, где с утра до вечера поливают грязью власть и правящую партию? Вы бы КПСС назвали «партией жуликов и воров», так уже через несколько часов на ваших руках защелкнулись бы наручники. Подчеркиваю — это при Брежневе, безо всяких там «сталинских репрессий». И не только государство, но и общество осудило бы такого «отщепенца». Мы свято верили в то, что «социализм лучше капитализма». Но как объяснить то, что это суждение не было следствием свободного выбора? Всё, что нам вбивали в голову «неопровержимо» свидетельствовало в пользу социализма. У нас не просто не было выбора, мы даже не знали, что его у нас нет, ведь мы были уверены, что нам рассказывают всю правду, как есть. Таково было следствие тотального промывания мозгов.
То есть, к чему я клоню? Современным людям трудно понять, почему наше отношение к белым и красным такое нервное? Они-то легко могут сказать: «Да кто их знает, кто из них был прав, наверное, все по-своему были правы, а вообще-то хрен разберешь». Но мы не можем позволить себе такого философического спокойствия в вопросе о белых и красных, потому что этот вопрос колесами проехал по нашим мозгам.
Когда хлынула новая «белогвардейская» информация о Гражданской войне, когда появилась возможность самостоятельно решать, на чьей стороне была правда, мне, к примеру, было 29 лет, и я уже работал на руководящей должности. В голове-то уже всё устаканилось, а тут такое… Часть моих современников восприняла новую информацию как «клевету на советскую власть». Для них эта «дегероизация советской истории» стала настоящей трагедией. Они искренне считали, что раньше им говорили правду, а теперь врут. Психологически этих людей можно понять. Отречься от всего, во что когда-то верил, значит в значительной степени отречься от самого себя, а это тяжело и не каждому по силам. К тому же «верность своим убеждениям» выглядит вполне почётно и дает повод для самоуважения.
А у меня была совершенно другая реакция на новую информацию о Гражданской войне. Когда я понял, что на самом деле всё было не так, как мне вдалбливали, мне захотелось проклясть коммунистов. Половину моей жизни эти твари меня обманывали и калечили моё сознание. Если бы не их гнусное враньё, у меня бы вся жизнь сложилась по-другому. Кому мне теперь предъявить счет за то, что полжизни я верил в ложь?
А почему всё-таки одни «не сломались» и продолжали верить в правду коммунистических идей, а другие быстро и относительно легко поняли их лживость? Всё-таки разное было у людей воспитание и разный психологический склад. Помню, несколько лет назад один седой профессор сказал: «Я был воспитан не пионерией и не комсомолом, а моей бабушкой, которая всегда была православной». Ещё в юности этот человек был обломком старого мира посреди советской стихии, а когда сняли запрет на правду, у него не было вопроса, на чью сторону встать. Вот так, благодаря семейному воспитанию, дух старого мира через весь советский период дотянулся до наших времен. А я, например, всегда очень много читал, при этом ни когда не читал советской литературы. Почему-то брезговал. Мне вообще казалось чем-то недостойным читать книгу, написанную после XIX века. Потом, скрепя сердце, познакомился с «серебряным веком». Не пожалел, но к советской литературе так и не прикоснулся. Поэтому жертвой тотального промывания мозгов я был лишь отчасти. У советской власти было только два способа отформатировать моё сознание — школа и кино. И у неё это получилось, но опять же — лишь отчасти.
Помню самый старый фильм про Гражданскую войну — «Чапаев». В его правде я, конечно, не усомнился, но Чапаев не стал и не мог стать моим героем. Безграмотный, не сильно умный, несколько даже придурковатый. Когда-то, может быть, дети и играли «в Чапая», но меня такая мысль не посещала. Не случайно ведь Василий Иванович со своим ординарцем стали персонажами бесчисленных анекдотов, то есть в народном сознании этот образ закрепился именно как комический.
Потом помню фильм «Неуловимые мстители». Мне, человеку воспитанному на дворянской литературе, ни как не мог понравиться Яшка Цыган, голодранец с криминальными наклонностями. А была в том фильме удивительная сцена (уж не знаю, как не вырезали): блестящий белогвардейский офицер в золотых погонах под гитару пел песню «Русское поле». Вот ведь, думаю, как человек Россию-то любил. При этом у «красных дьяволят» ни каких особых признаков любви к России не наблюдалось. Разумеется, белогвардейский поручик был мне симпатичнее, и это, наверное, не удивительно, если учесть, что у меня на столе под стеклом лежала репродукция с портрета поручика Лермонтова. Кстати, моему отцу песня «Русское поле» так понравилась, что он переложил её на гармошку и иногда исполнял, не забывая упомянуть, что в фильме её исполняет белогвардейский офицер. А я думал: жаль, что правда была не на стороне этого офицера.
Потом «Тихий Дон». Это вообще отдельная тема, но вот врезалась в память сцена, как пленный есаул (в исполнении Михаила Глузского) кричал красному комиссару: «Стреляй, гад, и ты увидишь, как умеют умирать русские офицеры». И комиссар его застрелил. На чьей стороне, по-вашему, были мои симпатии? Подобная сцена была и в фильме «Красная площадь». Поручик Кубасов в исполнении Вячеслава Шалевича был чудо как хорош, но вот он перешел на сторону красных и его облик сразу же померк. Когда комдиву Кубасову попался в руки белый офицер, с которым они когда-то вместе служили, тот сразу приготовился к смерти и сказал: «Стреляй, Иуда, стреляй, предатель…» Кубасов отпустил его, и в моем сознании он конечно был «хороший», но то, как бесстрашно шли на смерть белые, то есть русские офицеры, всё-таки записывалось на подкорку. Вообще, коммунисты иногда примешивали к своей тотальной лжи крупицы правды, для большей, так сказать, художественной убедительности, но и эти крупицы правды были для них опасны.