Люди против нелюдей
Шрифт:
Потом фильм «Служили два товарища». Поручик Брусенцов в исполнении Высоцкого просто очаровал. Кстати, первоначально на роль Брусенцова пробовали Олега Янковского, но режиссёр сказал: «Мы такие глаза белогвардейцу не отдадим». Вот советская логика: хорошие глаза не могут принадлежать белогвардейцу. Только тут осечка вышла — волчьи глаза Высоцкого обладали огромной гипнотической силой. Брусенцов — трагический герой. Он куда интереснее, чем придурок-красноармеец в исполнении Ролана Быкова, а красный кинооператор в исполнении Янковского вообще не запомнился — пропали глаза. Помню, у меня дома на стене в рамке висел кадр из этого фильма: поручик Брусенцов с конем.
И наконец «Хождение по мукам». Подполковником Рощиным в исполнении Михаила Ножкина я просто любовался. Но стоило Рощину перейти к красным и натянуть буденовку, как он тут же потерял всю привлекательность, стал не интересен. Впрочем, я говорю о чисто эмоциональном восприятии. Когда красноармеец Рощин говорил: «Правда на остриях наших штыков» — я верил ему. И когда какой-то малопочтенный белогвардеец говорил: «Добровольческая армия — всероссийская помойка» — я тоже верил. Не мог не верить, эти истины вбивали нам в головы колом, не предлагая ни какой альтернативы. Но белые были для меня привлекательны, а красные совершенно неинтересны. Между сердцем и умом возникал разлад. Я любовался блестящими белыми офицерами, смотревшими на меня с экрана, и сожалел о том, что «они были не правы».
Сейчас, когда я уже четверть века участвую в политической возне, мне стало наконец понятно: люди, у которых есть политические убеждения, почти ни когда не выбирают их рационально. Просто подобное тянется к подобному. Вы думаете, старые большевики или современные коммунисты все как один проштудировали Маркса и Ленина, убедились в правильности их теории и только тогда пришли в компартию? Полагаю, что не в каждой тысяче коммунистов вы встретите хоть одного такого. Но вот пришёл человек в Красную Армию и почувствовал, что ему тут хорошо — народ вокруг понятный, близкий, свой. А другой в этой Красной Армии тут же начнет задыхаться от омерзения. Это ни как не зависело от сословной принадлежности. Поручик Тухачевский, судя по всему, очень хорошо себя чувствовал у красных, а тем временем многие рабочие и крестьяне служили у белых, иной доли не желая. Так же современное отношение к советской власти: одни вспоминают про неё, как про земной рай, с самыми теплыми чувствами, а другие — с чувством омерзения и гадливости, как о непрерывном кошмаре. И каждая сторона помнит лишь те факты, которые подтверждают её чисто эмоциональное восприятие реальности. Так же с отношением к религии. Вот пришёл человек в церковь, и почувствовал, что ему тут хорошо. А другой пришёл и почувствовал, что ему стало плохо. Первые становятся верующими, а вторые — неверующими. А теория приходит потом, если вообще приходит.
Белые всегда были мне ментально близки, хотя известная мне теория свидетельствовала об их неправоте. Но как только появилась первая информация о том, что это ложная теория и стало похоже, что белое дело было правым, я тут же «перешёл на сторону белых». Любой нормальный человек всегда хочет устранить разлад между сердцем и умом, и в конечном итоге всегда именно сердце подчиняет себе ум и заставляет на себя работать. Тут уж не будем иметь ни каких иллюзий — наши суждения всегда изначально очень субъективны. Но! Истина всё же объективна. Конечно, человек становится верующим или атеистом исходя из своего чисто эмоционального отношения к религии, следуя за своим ментальным (т. е. иррациональным) тяготением. Но! Бог либо есть, либо Его нет. Одно из этих суждений истинно, а другое ложно. И ни какого компромисса между этими суждениями не существует. Пациент либо жив, либо мертв. И нельзя быть почти беременной.
В подавляющем большинстве случаев люди, доказывая свою правоту, просто подводят теоретическую базу под то, что им ментально близко, и что самое удручающее — совершенно не воспринимают информации, которая не вписывается в приятную для них концепцию. Доводы ментально чуждой стороны причиняют боль, поэтому их редко даже пытаются опровергать, разум, уберегая сердце от боли, отказывается их анализировать. Так вот я так не хочу. Мне нужна правда, а не способ себя порадовать. Человек, который на самом деле ищет истину, а не психологического комфорта, должен быть готов к тому, что будет больно — это в тех случаях, когда объективная истина противоречит субъективному восприятию реальности. На это надо идти. А иначе и говорить не о чем.
Да, белые просто ментально близки мне, я испытываю к ним симпатию, которая не опирается на доводы разума. Но именно поэтому, анализируя всё, что характеризует белых в принципиально важных моментах, я в первую очередь выискивал то, что характеризует их с самой худшей стороны. Чтобы моё глупое сердце не завело меня в пучину лжи. Я не стану выключать мозги в тех случаях, когда результат их работы меня заведомо не порадует и игнорировать факты, разрушающие удобную для меня концепцию.
Белый террор?
Раньше всё было просто: красные — добрые, белые — злые. Теперь, конечно, нет обязательной для всех концепции Гражданской войны, но есть стереотипы общественного сознания. Самая распространенная ныне точка зрения: жестокости хватало с обеих сторон, и белый террор ни чем не уступал красному. Да так ли? Давайте разберемся.
Советский автор Генрих Зиновьевич Иоффе в 1989 году писал: «Мало кто скажет о том, что творили многие „блестящие офицеры“ на территориях „освобожденных“ от красных… Белый террор надолго остался в памяти народа». Вам не кажется, что это просто удивительные слова? Почему же это при советской власти «мало кто скажет» о зверствах белых? Если «белый террор надолго остался в памяти народа», так чего же это народ безмолвствовал? Боялись что ли белых ругать во времена тотального господства красных? Может быть «мало кто скажет» именно потому, что сказать-то было и нечего? Странно, но и сам товарищ Иоффе ни чего не говорит о зверствах корниловцев, хотя пишет именно о генерале Корнилове. Ну что ж, давайте попробуем сделать за него его работу.
В самом начале первого кубанского похода генерал Корнилов сказал, обращаясь к офицерам: «В этих боях вам придется быть беспощадными. Мы не можем брать пленных, и я даю вам приказ очень жестокий: пленных не брать! Ответственность за этот приказ перед Богом и народом я беру на себя».
Бесчеловечно? Разумеется, бесчеловечно. Но что бы понять этот приказ, надо знать, с какой кровавой мразью столкнулись белые на той войне, почему мы и начали с рассказа о красном терроре. Большевики вытворяли такое, что любой обычный человек сказал бы: эти нелюди не имеют права жить. Генерал Богаевский писал о первом Кубанском походе: «Мои передовые части захватили десяток матросов и немедленно их расстреляли. Из большевиков, кажется, ни кто не возбуждал такой ненависти в наших войсках, как матросы — „краса и гордость революции“. Их зверские подвиги слишком хорошо были известны всем, и поэтому этим негодяям пощады не было».
А генерал Корнилов, как вспоминает один офицер, тогда приговаривал: «Чем больше террора, тем больше победы». (Под «террором» он имел ввиду именно расстрелы пленных и ни чего больше). И всё равно это ужасно, когда русские офицеры расстреливали безоружных, пусть даже извергов, но ведь особо-то ни кто и не разбирался, кто там изверг, а кто случайно к красным попал. Но вы поставьте себя на место Лавра Георгиевича, и вы поймете, что иначе-то было ни как нельзя. В условиях гражданской войны не было и не могло быть ни каких лагерей для военнопленных. Там могло быть только два приговора: смертный и оправдательный. Красных, если не расстреливать, так надо было с миром отпускать. Но ведь ни на какой войне ни когда пленных не отпускают. Если представить себе условия первого Кубанского похода, когда три тысячи белых буквально тонули в море из десятков тысяч красных, так неужели же было после победы отпускать врагов, чтобы завтра опять с ними воевать? Иван Бунин резонно писал: «Революции не делаются в белых перчатках … что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукавицах».
И всё-таки большинство белых офицеров внутренне содрогались от собственной вынужденной жестокости. Полковник Дроздовский писал в своём дневнике: «Страшная вещь гражданская война, какое озверение вносит в нравы, какой смертельной злобой и местью пропитывает сердца. Жутки наши расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которые не чужды многим из добровольцев. Сердце моё мучится, но разум требует жестокости. Надо понять наших людей, из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям. Надо всем царит злоба и ненависть, и не пришло ещё время мира и прощения. Как отвечать тому, кто является духовным вождем насилий, грабежей, убийств, кто чужие души отравляет ядом преступлений? Сердце молчи, и закаляйся воля, ибо этими дикими разнузданными хулиганами признается и уважается только один закон: око за око».