Люди против нелюдей
Шрифт:
Вот «белые» казаки действительно грабили и грабили по многу, это подтверждается многочисленными свидетельствами. И лютовали казачки порою от души. Не так, как красные, конечно, но тоже впечатляюще. Но казачьи части практически не подчинялись общему белому командованию и считать их белогвардейскими вообще нелепо. Махно тоже воевал с красными, белым он от этого не стал. И горцы тоже по своему обычаю лютовали, так то горцы. Но вот что интересно. В 1947 году состоялся процесс над захваченными «белыми» казачьими атаманами Красновым и Шкуро и над командиром Дикой дивизии Султан-Гиреем Клычем. Кроме прочего им инкриминировали преступления, совершенные в период Гражданской войны. Так вот в материалах процесса нет ни одного упоминания о массовых расправах над мирным населением. Разбирались
Итак, всё что можно с большой натяжкой назвать белым террором — это расстрелы пленных, но как установленная практика они существовали лишь в первые месяцы Белой гвардии, почти сразу же были запрещены и в дальнейшем уже считались преступным деянием, так же как и грабежи, которые когда-то где-то может быть случались у белых. Но вы соберите в одном месте несколько десятков тысяч человек и попытайтесь сделать так, чтобы за 3 года ни один из них не совершил ни одного преступления. Возьмите любой современный русский город с населением около 100 тысяч человек и поднимите там статистику о преступлениях за 3 года. Описание этих преступлений составит пухлый том, но ведь ни кто же не скажет, что в этом городе установлен террористический режим. И если белые иногда по приговорам суда казнили преступников — большевиков, так надо дойти до крайней степени бесстыдства, чтобы назвать это террором. И называли это террором те самые преступники, до которых у белых руки не дошли.
Валерий Шамборов писал: «Красным террор предписывали, у белых за это наказывали. Ленин требовал беспощадных поголовных расправ. Деникин — никогда … Красный террор был неотъемлемой частью нового порядка, создаваемого большевиками. Он не был наказанием, не был методом подавления противников, не был средством достижения какой-либо цели. Он был целью — уничтожить те части населения, которые не вписываются в схему, начертанную вождем. Красный террор стремился уничтожать лучших. Он подавлял всё культурное, убивал саму народную душу … Когда после красного террора обращаешься к белому и начинаешь исследовать материалы, то поневоле возникает вопрос, а был ли он вообще? Если определять террор по большевистскому облику, как явление централизованное, массовое, составляющее часть общей политики и государственной системы, то ответ однозначно получится отрицательный».
Вот ещё пара вполне объективных оценок:
«Между красным и белым террором были огромные различия. Белой армии была присуща жестокость, свойственная войне. Если эта жестокость не во всех случаях круто пресекалась командирами, то во всяком случае носила характер инцидентов. Об этом свидетельствует отсутствие объективной информации о зверствах белых против гражданского населения. Такого рода сведения встречались в большевистской прессе, но как правило не подтверждались достоверными источниками. В качестве белого террора большевики обычно представляли расправы с комиссарами и красными командирами. Но белые не создавали на занятых ими территориях организаций, подобных советским чрезвычайкам. Белые генералы ни когда не призывали к массовому террору, к огульным расстрелам по социальному признаку, к расстрелу заложников в случае невыполнения их требований. Белые не видели в массовом терроре идеологической и практической необходимости, поскольку воевали не против народа, не против определенных социальных классов, а против партии, захватившей власть».
«Нельзя представить себе более циничной формы, чем та, в которую облечен большевистский террор … Это такой открытый апофеоз убийства, как орудия власти, до которого не доходила ещё ни одна власть. Это не эксцессы, которым можно найти объяснение в психологии гражданской войны. Белый террор — явление иного порядка. Это прежде всего эксцессы на почве мести. Где и когда в актах правительственной политики и даже в публицистике
Как должен чувствовать себя человек, из которого полжизни делали идиота, бесстыдно обманывая, объявляя белое красным, красное белым? До какого цинизма надо было дойти, чтобы извергов и злодеев, в которых вообще не осталось ничего человеческого, объявить добрейшими людьми, а нормальных людей выставить злодеями? Как относиться к партии, которая всю свою идеологию строила на тотальной лжи, бдительно наблюдая за тем, чтобы запрет на правду ни в коем случае не был нарушен? Коммунисты и сейчас такие же, стоит сказать правду, как они тут же вопят: клевета! Некогда обманутые люди, которых уже никто не пытается обмануть, теперь проявляют поразительную способность к самообману. Нелегко признать себя идиотом, которого полжизни обманывали. Гораздо легче объявить правду обманом.
Подобное тянется к подобному. Но если то, к чему человек тянется, это плохо, то у него два варианта: либо себя признать плохим, либо плохое объявить хорошим.
Психологические истоки Белой Гвардии
Представьте себе горстку офицеров, оборванных, голодных, изможденных, которые уходят в кубанские степи — почти на верную смерть, с призрачными шансами на успех. Их всего тысячи три, они — капля в многомиллионном море. Они, похоже, никому не нужны и неинтересны. Зачем они идут на страдания и на смерть? Зачем?!
Большинство людей не захочет идти на войну, если есть возможность от неё уклониться. Во вторую мировую воевали многомиллионные армии, со всех сторон солдат поднимали в атаку высокими, красивыми словами, и нам теперь кажется, что они воевали за значение этих слов. Но вы представьте себе, что в любой из этих армий командиры вдруг сказали бы: «Кто не хочет воевать, можете расходиться по домам». Не трудно представить с какой скоростью пустели бы окопы — подавляющее большинство солдат тут же разбежались бы, и тогда стало бы понятно, чего на самом деле стоили те высокие слова, которые им говорили и которые они повторяли.
А ведь Добровольческая армия была на самом деле добровольческой. Туда приходили только по собственному желанию и легко уходили, если желание воевать пропадало. Например, после первого кубанского похода некоторое количество офицеров ушло из армии. Подавляющее большинство, заметьте, осталось, но те кто ушел, своим примером доказали, что это легко можно сделать.
Генерал Марков тогда сказал по этому поводу: «Вот здесь лежит несколько рапортов. Их подали некоторые из чинов моей бригады. Они устали, желают отдохнуть, просят освободить их от дальнейшего участия в борьбе. Не знаю, может быть к сорока годам рассудок мой перестал понимать некоторые тонкости, но я задаю себе вопросы. Одни ли они устали? Одни ли желают отдохнуть? И где, в какой стране они найдут этот отдых? А если паче чаяния они бы нашли желанный отдых, то за чьей спиной они будут отдыхать? И какими глазами эти господа будут смотреть на своих сослуживцев, в тяжелый момент не бросивших армию? А если после отдыха они пожелают снова вступить в армию, то я предупреждаю: в свою бригаду я их не приму. Пусть убираются на все четыре стороны к чертовой матери».
Так в Белой Гвардии относились к тем, кто уходил, но ведь не удерживали, причем принципиально не удерживали — нам такие не нужны.
Позднее Белая Гвардия перестала быть чисто добровольческой, хотя проводимые белыми мобилизации по своей деликатности больше напоминали разговоры в пользу бедных. Но и тогда воевали по сути добровольно, потому что покинуть армию по-прежнему было не сложно. Вот хотя бы несколько фактов для примера.
Подходит солдат к офицеру и говорит: «Господин капитан, я пришел вам честно сказать, что ухожу домой. Что с моей женой и ребенком не знаю. Я не красный, ни когда не служил у них, и служить им меня ни кто не заставит». Офицер приказал солдату сдать коня и оружие, и они обнялись на прощание.