Люди среди людей
Шрифт:
Вирчанд и Рой начали прощаться: сначала индийское «намаете», потом, в знак уважения к хозяину, - европейский поклон.
– Уверен, что завтра вы будете здоровы, мистер Хавкин, но сегодня я завидую вам, - трагикомически развел руками доктор Рой.
– Зависть, которую можно не только понять, но и одобрить, - улыбнулся Вирчанд.
Хавкин устал, но расставаться с индийцами не хотелось. Чтобы немного задержать Вирчанда, он спросил:
– Когда уходит корабль?
– Ровно в полночь. Моя семья уже, на борту. Мы переселяемся в Южную Африку. Прощайте. И еще раз: помните о своих друзьях.
Что может гнать человека вдаль от своей родины? Религиозные притеснения? Корысть? Любовь? Мало говорят о себе те, кому нечего сказать, или те, кто не хотят или не могут пустить постороннего в свою душу. Вирчанд явно не относится к первым. Но что мешает ему
Хавкин попытался дремать. Когда забываешься, не так остро болят места уколов, не так нестерпимо ноют лимфатические узлы под мышками, мышцы шеи и рук. Он перевернулся с одного бока на другой, потом лег на спину, но никакая поза не приносила успокоения. Он закрыл глаза, но сон бежал от него. Порыв воздуха подсказал, что дверь в кабинет снова распахнулась. Хавкин приоткрыл веки. Сюрвайер большими шагами, будто не замечая его, прошел к письменному столу и начал перебирать бумаги. Движения его были резки. Одна книга упала на пол. Сюрвайер не поднял ее. Похоже было, что он сбросил ее нарочно, чтобы заставить Хавкина первым начать разговор. Ну что ж, пожалуйста. И к черту условности.
– Вы чем-то раздосадованы, мистер Сюрвайер?
– Да, и очень многим.
– Не я ли причина вашего раздражения?
– В известной степени.
– Прошу вас быть откровенным.
– Не премину воспользоваться этим правом.
Сюрвайер хмуро прошелся по комнате. Он прихватил на столе утреннюю газету, скрутил ее трубкой и теперь, заложив руки с газетой назад, походил своей позой на постового полисмена.
– Невзирая на ваше скверное самочувствие, мистер Хавкин, я вынужден буду сделать вам ряд серьезных замечаний. На курсах врачей вы проповедуете преимущества своей вакцины над официально одобренными санитарными мерами. В эту игру с вакциной вы вовлекли даже дирекцию колледжа, и в том числе меня. Считаю нужным заявить, что это в высшей степени опасная игра. Возможно, когда-нибудь ваш препарат и окажется чем-нибудь стоящим, но сейчас… - Он многозначительно помахал в воздухе газетой-дубинкой, - сейчас, после того как санитарные меры утверждены вице-королем, они стали актом политическим. Вы слышите меня? Политическим. В этой связи особенно опасно совершать сколько-нибудь поспешные шаги. Ибо всякий, кто выступает против узаконенных санитарных мер, невольно оказывается пособником черни и врагом закона. А те, кто расшатывают государственный строй, - обратите внимание на эту мысль Монтеня, коллега, - те первыми чаще всего гибнут при его разрушении.
Хавкин устало заметил про себя, что его даже не очень удивляет «полный поворот кругом», который предпринял Сюрвайер. Он только прикинул, что со времени, когда доктор публично отстаивал противочумную вакцину, прошло всего лишь два часа. Сто двадцать минут и…
– Помнится, еще совсем недавно вы были другого мнения о нашем препарате, доктор. Тогда шел как будто даже разговор о каких-то наградах для его авторов…
– Награды?!
– Сюрвайер зашипел, как гейзер, готовый выбросить столб пара и кипятка.
– Награды? Это вы пытались подкупить меня россказнями об орденах, которые якобы дождем прольются над колледжем благодаря этому вашему открытию. А вместо этого я получил выговор, да, выговор, впервые за двадцать лет своей беспорочной службы в колониях. И генерал Ге-такр имел право прочитать мне нотации по поводу ваших безобразных политических связей. Это - мне, доктору медицины и заместителю директора!
Гейзер превратился в действующий вулкан. Он выбрасывал теперь не только пар и грязь, но и камни.
– Вы политический делец, сэр! Британия приютила вас, и вместо благодарности вы платите ей предательством. Вы и в мой дом проникли с политическими целями. Мало того что вы заводите знакомство с бунтовщиками, но вы еще имеете наглость превращать мой кабинет в конспиративную квартиру!
Политические обвинения?! В Британской Индии такие обвинения из числа едва ли не самых опасных. Сюрвайер, конечно, поет с чужого голоса. Но откуда он взял все это? Провокация Гетакра или доктор сам решил пустить в ход недозволенный прием? Надо во что бы то ни стало заставить его открыть источник клеветы. Приподнявшись с трудом на локте, Хавкин выждал, когда мечущийся по кабинету Сюрвайер оказался рядом, и как только мог громко, но спокойно произнес:
– Вы лжете, доктор, я не занимаюсь политикой.
– Это было единственное, чем он мог в такой момент остановить поток сюрвайеровского красноречия.
Доктор считает себя кристально честным и обожает публично рассказывать истории о своей неподкупности. Пожалуй, он и сам верит в эти свои россказни. Во всяком случае, обвинение во лжи прозвучало для него почти святотатством. Как бык, обнаруживший, что взбесившая его красная тряпка переместилась в другом направлении, он замер, наклонил голову, чтобы с новыми силами ринуться на обидчика. Теперь он действительно носится по кабинету так, что собеседник едва успевает следить за его перебежками.
– Я - лжец?! Вы ответите за оскорбление перед судом! Завтра же! И можете быть уверены, суд выведет на чистую воду и вас, и вашего сообщника, этого грязного Вирчанда. Думаете, власти не знают, что он - бунтовщик? Там все известно. Еще вчера этот тип выступал перед своими единомышленниками и похвалялся, что в Южной Африке такие же черномазые, как он, бунтуют против законов, принятых европейцами. А под утро он нарочно отправился на похороны какого-то старика, у родст-, венников которого не было полагающейся по закону справки. Хорошо, что этот красный сам убирается восвояси, а не то ему недолго бы пришлось здесь мутить воду. Генерал Гетакр отлично обламывает таких молодчиков. Подумайте и вы об этом, Хавкин.
Дверь с силой захлопнулась. Доктор Сюрвайер выскочил из кабинета, без обиняков дав понять своему гостю, что его дальнейшее пребывание в доме неуместно. Слышно было, как он протопал своими модными лакированными полусапожками по деревянной лестнице, как гаркнул на случайно подвернувшегося слугу. Хавкин продолжал лежать, тихо улыбаясь: никогда еще столь короткий разговор не приносил ему так много ценной информации. Благодаря несдержанности мистера Сюрвайера все сразу стало на свои места. Таинственный Вирчанд, оказывается, не кто иной, как тот самый Вирчанд - член Национального Конгресса, чье имя то и дело упоминают индийские газеты. Это его, когда он по делам индийской фирмы поехал в Южную Африку, белые полицейские вышвырнули из купе первого класса. Но кто бы мог подумать, что знаменитый проповедник, лидер индийского меньшинства в Оранжевой республике, окажется на рассвете под выстрелами полиции в одном из бомбейских переулков! Да, да, теперь он припоминает: в газетах промелькнуло сообщение - Вирчанд едет в Индию, чтобы забрать свою семью. Но далекий от политики, Хавкин прочитал заметку без всякого интереса. Какое ему дело до внутрииндийских дел? Да и кто бы мог подумать, что крупный политик окажется столь обаятельным человеком. А между тем этот адвокат - политик с ног до головы. Все, чем он занимался в последние сутки своего пребывания на родине, было политикой, и отнюдь недвусмысленно направленной. Вчера ночью он отправился на собрание националистов, а оттуда, не сняв даже вечернего костюма, демонстративно пошел на похороны. Похороны без справок тоже своеобразная форма протеста против ненавистных бомбейцам бюрократических притеснений. На рассвете Хавкин наблюдал последний акт драмы. Как приезжий Вирчанд мог бы, конечно, не ввязываться в перестрелку, но, очевидно, не в его правилах бросать друзей на половине пути. Сейчас ему нет и двадцати семи. Каков же он будет, когда наберется опыта и всерьез расправит крылья…
Хавкин потянулся к одежде. Костюм, аккуратно сложенный руками Мэри, лежал рядом с диваном. Поистине сегодня день великого прояснения. И «доброта» Сюрвайера, и его попытка сделать свою собственную «маленькую политику» на вакцине, и тот полный поворот кругом, который он совершил после выговора в городском управлении, - все обнажилось за считанные минуты. Тут не было, впрочем, больших открытий: чиновник есть чиновник, его руки всегда заняты одной работой - они удерживают кресло, на котором восседает владелец этих рук. Доброта, ум? Они вполне могут сопутствовать человеку, занимающему высокий пост. Но качества эти не имеют никакого касательства к поведению его на службе. Монтень, Бэкон, гуманные жесты, философичная болтовня - только мимикрия, приспособительная окраска мелкого или крупного должностного хищника. О них забывают в тот же миг, едва в опасности оказывается главное - карьера. О госпожа карьера…