Люди среди людей
Шрифт:
Снова берусь за архивные документы, книги. Нет, ничего такого нет. Жаль… Может быть, только вот эта маленькая справка из институтской бухгалтерии:
22 августа 1934 года.
Удостоверяю, что шоферы Лебедев С. М. и Байков А. И. работали во время экспедиции в Армению и на Северный Кавказ не меньше 18 часов в сутки без выходных дней.
Директор ВИРа академик Вавилов
ОЧАРОВАННЫЙ
Вместо эпилога
Если у тебя есть десять рублей в кармане - путешествуй!
Н. И. Вавилов
Летом 1934 года легкий, рассчитанный на четырех пассажиров самолет спешил из Ганджи (ныне Кировабад) в Баку. В креслах сидели участники «пшеничной» экспедиции. Дочерна смуглый профессор Туманян, расстегнув запыленный в дорогах некогда белый пиджак, излагал своему соседу, изящному, даже франтоватому Офферману, историю Армении. Прижавшись к иллюминатору, Меллер любовался грозным кавказским ландшафтом. Вавилов читал. Ничто не предвещало беды. Вот и окраины Баку. Но почему, совершив вираж над аэродромом, самолет уходит назад, в сторону гор? Летчик поманил к себе Вавилова. Стараясь перекричать рев мотора, пояснил: «Посадка запрещена, на земле - сильный ветер. Летим обратно. Бензина мало. До Ганджи едва ли дотянем».
– Что он говорит?
– спросил Меллер.
Широко улыбаясь, как будто речь шла о забавной шутке, начальник экспедиции перевел слова летчика. Меллер с ужасом посмотрел вниз. Под крылом уже начинались предгорья Главного Кавказского хребта. Офферман выхватил записную книжку, дрожащими руками принялся составлять завещание. Туманян сильно побледнел и цветом лица стал походить на свой пиджак. Вавилов развел руками: дескать, что делать, если стихии сильнее нас. Он поудобнее устроился в кресле. Закрыл глаза и через минуту безмятежно спал. Вид его огромной, спокойно отдыхающей фигуры отрезвил остальных. К троим пассажирам начало возвращаться утраченное самообладание. А самолет все летел и летел. Кончились горы. Пошли пологие холмы, под крылом зазмеилась линия железной дороги. Вавилова разбудил толчок: летчик с трудом посадил машину на небольшом, сравнительно плоском участке поля. Николай Иванович первым соскочил на землю. Притопывая от нетерпения, стал помогать обессилевшим от страха товарищам вылезать из машины. С дружелюбной иронией подбадривал коллег: «Ну-ка, ну-ка, ну-ка, ну подтяни свою струну».
Историю перелета из Ганджи в Баку рассказал в письме ко мне сам Меллер. Через тридцать с лишним лет американский ученый по-прежнему изумленно писал о мужестве своего русского друга. Однако источник этого мужества так и остался для Германа Меллера загадкой. Хотел ли Николай Иванович, укладываясь спать в обреченном самолете, только успокоить друзей или ему действительно был неведом страх? Ну, а мы, потомки, лучше ли мы поняли характер академика Вавилова, чем его современники? Готовы ли ответить, во имя чего всемирно признанный биолог годами терпел опасности и неудобства дальних дорог? Что испытывал в роковые минуты?
Естествоиспытатель XVIII века Бюффон заметил однажды: «Стиль - это человек». Он имел в виду, что одни и те же идеи могут быть достоянием разных людей и только стиль человека - неповторимая особенность его личности. Стиль Вавилова-путешественника лучше всего определяет английское выражение keep smile - кип смайл: не унывать, не падать духом, сохранять улыбку. Таким он остался в памяти всех, кто его знал. Добряк? Не то. Неизменная дружелюбная улыбка путешественника - оружие двоякое. Она то помогает завязывать контакты, то, наоборот, служит панцирем, через который не так-то легко пробиться постороннему. Всегда оставаясь самим собой, Вавилов великолепно пользовался обеими сторонами своего стиля.
1939 год. Апрель. Кубань. Дождь. Не дождь - ливень. Академик и его спутник, молодой дендролог, укрывшись плащами, осматривают новые лесные посадки. Дендролог рад, что Николай Иванович согласился поглядеть на его работу, но ему мучительно стыдно за тяготы, в которые он втянул ученого. Директор института слушает, смотрит, расспрашивает. Бродит по лужам среди посадок. И только на обратном пути, поняв состояние своего спутника, озорно ему подмигивает и улыбается. Улыбается так, будто они вместе шутки ради придумали и эту погоду, и грязь, и тряскую двуколку. У молодого специалиста будто камень свалили с плеч - Николай Иванович не сердится…
Это дома. А в гостях стиль кип смайли еще более необходим.
1926 год. Испания. По пятам ученого следуют сыщики. Улыбка веселого недоумения: «А какое мне до всего этого дело!»
1929 год. Западный Китай. Прием у губернатора. Русского исследователя собираются споить. Бутылки дорогого коньяка заполонили весь стол. Широкая улыбка: «Да, конечно, благодарю вас». И незаметным движением коньяк выплеснут.
1932 год. Уругвай. Монтевидео. Очень влиятельный местный ученый Бергер, немец по происхождению, получил два приглашения на ужин. Одно пришло из посольства СССР, второе - из посольства Германии. Оба на один и тот же день, на один и тот же час. Дух Гитлера уже витает в воздухе, и общественность Монтевидео настороженно ждет, какое приглашение примет старый профессор Бергер. «Я иду к русским, - демонстративно заявляет ученый.
– С тех пор как в советском посольстве остановился Вавилов, я все вечера провожу только там. Это умный и образованный агроном, замечательный рассказчик. А посмотрели бы вы, как он улыбается…»
Стиль Вавилова - это риск и, если необходимо, дерзость. Это непритязательность, равнодушие к комфорту, умение обходиться в пути самым необходимым. Презрение к врагам и сердечность к друзьям. И все это - с улыбкой.
Но стиль - только внешняя упаковка, витрина, парад. А что внутри? Мне так и не удалось окончательно дознаться, сколько стран объехал Николай Иванович. Одни называли цифру шестьдесят, другие - сорок. Сам я насчитал пятьдесят два государства и территории, которые он посетил между 1913 и 1940 годами. Но современников удивляло не столько количество обойденных им земель, сколько качество вавиловских, экспедиций. Любая его поездка будто само собой превращалась в цепь уникальных открытий. Там, где он проходил, обнажались сложнейшие связи в истории растительного мира, возникали на ботанических картах вновь найденные центры, селекционеры узнавали о неизвестных прежде видах культурных растений.
Не побоимся сильных эпитетов: академик Николай Вавилов был гениальным путешественником в том самом смысле, в каком говорят о гениальных скрипачах и писателях. Художник дальних странствий, мастер неведомых дорог, он беспредельно любил свои экспедиции, любил их целиком - вместе с радостями и тяготами, вместе с замечательными находками, ленивыми караванщиками, неизбежными гостиничными клопами и бесценными ботаническими сборами. И вот что важно: радость, которую он извлекал из поездок, была неотделима от конкретного результата, который получала при этом наука, отечественное земледелие, общество. Как уж оно возникало, это абсолютное совпадение личного и общественного интереса, объяснить не берусь. Но и друзья, и недруги в один голос подтверждают: между стремлениями Вавилова-исследователя и долгом Вавилова - директора института никогда не возникало противоречий. Экспедиции предпринимались только для пользы дела, для блага страны.
Сохранилась любопытная переписка Николая Ивановича с неким Варгасовым, который в 1923 году горячо просил взять его в институт и отправить за границу. Варгасов (профессию его установить не удалось) писал, что цель его жизни - обнаружить остатки затонувшей Атлантиды. Вавилов одобрял замысел и готов был даже помочь любителю путешествий, хотя проблема Атлантиды в то тяжелое для страны время, скажем прямо, не относилась к первоочередным проблемам науки. И все же Николай Иванович не удержался, чтобы не заметить своему корреспонденту: «Я Вас хорошо понимаю, так как сам поставил вопросом жизни и смерти попасть в Африку, в Судан и в Абиссинию, но все-таки меня тянет туда за пшеницами и ячменями». В этом «все-таки» видится та еле заметная для постороннего глаза грань, что отличает гения научного поиска от мечтателей всех мастей.