Люди средневековья
Шрифт:
Невозможно закончить разговор о мертвых животных, не остановившись, хотя бы ненадолго, на рыболовстве. Действительно, очень ненадолго, поскольку об этом неизвестно ничего или известно крайне мало. Ранее я говорил, до какой степени море было скорее миром купцов, чем рыбаков, этой своеобразной группы, закрытой как для других, так и для историков: от упоминаний фризских лодок в раннем средневековье и до сообщений о торговле сельдью, копченой или соленой, вдали от морских берегов — вот и все сведения. На самом деле преобладала рыбная ловля в пресной воде озер, рек, заводей у мельниц, и больше всего ценились карпы, щуки, пескари. Иконография довольно богата, она изображает сети, верши или, гораздо реже, удочки, закрепленные или подвижные. Но особо обширна документация, связанная с судебными процессами: нескончаемые споры о местах для лова, о природе снастей, о сумме сеньориальной подати. Поскольку монашеские общины не употребляли мяса, именно монахи, едоки рыбы и раздатчики милостыни, распоряжались правом на рыбную ловлю в садках, у мельниц, в ручьях. Поэтому их архивы переполнены документами о спорах между аббатствами, а также между аббатствами и крестьянскими общинами, не без оснований заподозренными, что они мешали разведению
Противоречивый итог
Возможно ли в конце этого долгого рассуждения о животном мире, содержащем внутри себя человека, подытожить их контакты? Очевидно, что можно опираться лишь на наблюдения самого человека — либо на то, что он воспринял как воздействие деятельности животных на него самого, либо и прежде всего на то, что он считал результатом своей деятельности в отношении животного. К сожалению, в последней сфере остались лишь пассивные свидетельства; к тому же суждения человека средневековья искажает его вера в то, что Творение полностью находится в воле Бога и что последний всё о таковом знает. Это значит, что нам придется в большей степени пользоваться дедукцией, чем разумом.
Постоянный контакт с тем миром, который человек эксплуатировал, давая или получая, будь то нечто материальное или услуга, способствовал тому, что в человеческом обществе сформировались или по крайней мере укрепились две особенности, которые в средневековье всегда воспринимали как данность. Прежде всего, это сложившееся превосходство мужского пола. Ведь мужчина, который охотился, рыбачил, пахал, дрессировал, защищал, обретал в контакте с животным некий элемент господства; женщина, слывшая, и скорее всего зря, более боязливой и более слабой, подпадала под его контроль, и до такой степени, что кое-где ее считали еще одним низшим существом, то есть «животным». Церковь отмалчивалась: разве сама она не закрыла для женщины, которая со времен грехопадения была якобы восприимчива к соблазну со стороны животных, доступ в число служителей Бога? В таком исключительном преступлении, как скотоложество, обвиняли только мужчин; возможно, этому искушению поддавались и женщины, но подобные случаи были настолько чудовищными и поразительными, что расценивались именно что как животный порыв, о котором и говорить-то нельзя. Может быть, небесполезно именно сегодня, когда пройден такой путь, понаблюдать за отношением самих животных к людям разного пола: естественно, животных — «спутников человека», то есть пса, кота, коня или, скорее, собаки, кошки или лошади? Задумаемся над этой проблемой, пусть даже она выходит за рамки моего сюжета. Все-таки, если помощь от текстов весьма невелика, иконография в этом отношении заслуживала бы большего внимания, чем обычно: разве во взгляде животного или его месте рядом с хозяином или хозяйкой не может содержаться какого-то смысла, замеченного художником или миниатюристом; может быть, последний что-то увидел и хотел показать?
Другая особенность относится на сей раз к человеческому обществу в целом, а именно к его иерархической структуре. Контроль над животным был признаком статуса индивида. Так, всадник физически доминировал над пешеходом, и не только на войне, но и на путях купцов или паломников. Охотился со сворой в сопровождении загонщиков и доезжачих обычно господин, по меньшей мере владелец леса, а изобилие или природа дичи непосредственного отношения к этому не имеют. Среди всех крестьян только собственник дорогостоящей голубятни располагал ценным удобрением, которое позволяло ему украшать стол изысканными фруктами или овощами, недоступными другим из-за неплодородной почвы. И, разумеется, богатство исчислялось в соколах, конях или пахотных упряжках. Что касается экономического превосходства того, кто эксплуатировал животный мир, не стоит и вспоминать о месте, какое он занимал в повседневной жизни.
Другая сторона зеркала более тусклая: оставил ли человек печать своей власти на животном мире? Да, безусловно, но скорее в течение «большой длительности», чем за короткое средневековое тысячелетие. Конечно, некоторые виды животных исчезли, став жертвами охотников либо сокращения природных зон, где они обитали. Но можно утверждать, что на деле это было посягательством на зоологическое равновесие в мире; порой могло бы показаться, что действия человека принесли положительный результат, — осушение болот или уменьшение площади лесов нанесли жестокий удар по кровопийцам-комарам; улучшенная техника распашки способствовала глубокой аэрации почвы, а значит, сократила численность дождевых червей или личинок майского жука; взятие под контроль роения пчел лишило многих медведей любимой пищи; возвращение свиней из леса в хлев разорвало физиологические связи с дикими свиньями. Но на все эти действия, как правило, следовала реакция со стороны природы, и не всегда благоприятная: борьба с хищниками шла на пользу грызунам; сокращение числа медведей или волков было выгодно кабанам, а числа цапель — речным насекомым; война, объявленная рептилиям, открыла амбары для крыс. В целом желание получить выгоду и последующее разграбление нарушали пропорции запасов пищи в животном мире, изменяя тем самым экосистему. Среди множества таких случаев один из самых изученных, если не самый важный, связан с овцами: выводы, сделанные на основе письменных документов или археологических данных, бесспорны: спекуляция шерстью, начавшаяся с 1250 года в Англии, а чуть позже на континенте, привела к неудержимому росту поголовья. Лорды и монастыри отказались от земледелия, чтобы заняться разведением овец, «чьи ноги обращают песок в золото», как говорили в то время; они возводили ограды вокруг заброшенных полей, где выращивали только траву, создав «английский сельский пейзаж». «Огораживаниям», как их называли в Англии, в XIV веке и в испанской Месете соответствовало превращение в степь обширных вотчин «грандов» и военных орденов, которые объединились в ассоциацию, имевшую целью извлечение дохода из скотоводства любой ценой, — Месту. В обоих случаях была уничтожена система коллективной эксплуатации земель и писаных обычаев, служившая экономической базой крестьянства и сплачивавшая его. В Испании это стало началом упадка, который ощущается и по сей день; в Англии крестьяне, которых разъединили и разорили, устремились в города, став дешевой и готовой на все рабочей силой, благодаря чему на архипелаге возникли промышленные предприятия: экономическому и торговому превосходству Англии над остальной Европой в XVIII–XIX веках иного объяснения почти нет.
Остается лишь разобраться, мог ли человек, кроме сокрушительных ударов по повадкам животных, изменять и их физиологию: я уже упоминал о скрещивании пород коров, о ввозе экзотических лошадей, о заметных переменах во внешнем облике свиньи. Но у нас нет никаких научных оснований считать, что он занимался каким-либо сознательным улучшением пород или их поведения. Зато археозоология ставит новые проблемы, пока не решенные: судя по многочисленным костям, к которым раскопки добавляют всё новые, оказывается, например, что высота в холке лошади, быка или даже барана испытывала удивительные колебания — эти цифры, сравнимые с современными в конце античности, резко уменьшились между III и X веками, после чего как будто восстановились. Что это — влияние биотической среды в целом? Типов питания или использования? Появления новых видов? Важность, но и противоречивость эти данных вполне заметны; исследователи еще не нашли решения.
Сделаем вывод, и, несомненно, пессимистичный. С тех пор как человек оставил на земле следы своей деятельности, а это было пятнадцать-двадцать тысяч лет назад, в течение средневекового тысячелетия он не смог ни приручить, ни даже принудить к подчинению ни один вид животных сверх того, что сделали его предки времен неолита; в шутку даже сказано, что это кошка приручила человека. Бесспорно, человек проник в эту фауну, использовал ее, иногда изменял или модифицировал. Но какую? Только ту, которая встречалась в местах, где он жил; больше никакую; о рыбах лучше и не говорить; из насекомых, которые знать не знают человека либо живут за его счет, можно отметить лишь пчелу, из пернатого мира — ястреба. Остается горсть млекопитающих, около десятка, которых он эксплуатирует, а сотни других, и многие сотни, этого избегли; иногда они даже живут рядом и не обращают внимания на его притязания, как крыса, царящая у него под ногами.
Перед лицом растительного мира, по-прежнему властвующего над ним, перед лицом животного мира, игнорирующего его, человек — существо обделенное, по сути маргинальное; впрочем, я еще в начале подчеркнул его слабости. А ведь учители Закона, столпы Веры говорили, что Бог сделал его господином Мироздания. Возможно, это надо понимать в переносном смысле: возможно, человек, прискорбно слабый в сравнении с другими живыми существами, превосходит их умом и душой. Возможно? Посмотрим.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
ЧЕЛОВЕК САМ ПО СЕБЕ
До сего момента я старался понять, какими были тело и жесты людей средневековья, различить следы, оставленные их повседневной жизнью, поведением перед лицом природы, которая царствовала и играла с ними. Я отслеживал исключительно материальные — некоторые сказали бы даже материалистские — аспекты. Больше, чем кто-либо, я осознаю, насколько этот подход способен дать искаженное представление: источники, на которых основывается мое знание той эпохи, глубоко проникнуты «аристократическим» духом, даже те из них, что относятся к археологическим свидетельствам; поэтому мне часто — чаще, чем хотелось бы, — приходилось переносить на простых людей то, что известно о «высших людях», этих монахах, знати, бюргерах, купцах, о которых я, в общем-то, не собирался говорить, в надежде избежать подводных камней «социальной и экономической» истории. Я понимал, что в том скромном «заповеднике», который я сам себе выделил, один уголок будет непременно принадлежать современному видению людей XXI века: наше восприятие бегущего времени, место, которые механизмы занимают в нашей жизни, или даже наши жизненные потребности — все это отдаляет нас от крестьянина XIII века; ведь если внешне человек не изменился, то его ментальное поведение изменилось с той далекой поры, о которой идет речь; и время от времени мне приходилось взывать к непознаваемому, чтобы установить смысл какого-нибудь ритуала или «иррационального» жеста.
Итак, теперь я стою на пороге обширной сферы исследования, которая все еще довольно плохо освещена — сферы ментальных «надстроек», как, вероятно, сказал бы старина Маркс. Поскольку на этом поле я не чувствую себя уверенно, придется продвигаться по нему очень осторожно; прежде всего потому, что я убежден — в развитии человечества большую роль сыграла лошадиная подкова, нежели «Сумма» Фомы Аквинского; потому что, вне зависимости от моей компетенции, мне пришлось столкнуться с загадкой, к которой я уже подошел — а точнее обошел — во вступлении. Человек — не обязательно самое прекрасное творение Создателя; надеюсь, чтобы убедиться в этом, любому скептику достаточно будет взглянуть на первый весенний цветок; но человек способен думать, предвидеть и выражать свои мысли гораздо лучше, чем любое другое живое существо. В наше время, когда принято оспаривать моральные ценности, эта проблема человеческого «превосходства» развела мыслителей по разные стороны барьера; дело дошло до того, что в спор между собой вступили даже сторонники этой теории. Для «креационистов», как говорят за океаном, никакая дискуссия не сможет затмить веру в единую волю, «разумный замысел» Высшего существа; в средние века этот взгляд был практически неоспорим, и св. Павел, этот знаменосец, впитавший Божественное слово, внушил его христианам. Напротив, для «эволюционистов» человек — плод последовательных модификаций или «усовершенствований», если хотите, от медузы до знаменитого Дарвина, августейшего отца этого подхода, о котором в средние века никто даже и подумать не мог. Но этнологи и палеонтологи опровергли эти теории: человек лишь совсем недавно — возможно, в результате счастливой случайности — отпочковался от общего ствола гоминидов, и крупные человекообразные обезьяны, такие как шимпанзе, бабуины, орангутанги и прочие, сохранили в почти неизмененном виде наши физиологические характеристики: они не наши предки, они — наши братья.