Люди в бою
Шрифт:
Ребята впереди переходят на бег, наискось пересекают гребень горы, их движения повторяются, идут параллельно друг другу, как колья в заборе. Кое-где растут мелкие, искореженные холодом и ветром деревья, с толстой, твердой, как железо, корой. Передние припускают так, словно за ними погоня, мы бежим следом, дышим, как запаленные лошади, ловим ртами воздух, громко стонем. Перевалив через гребень, они пробегают еще несколько сот ярдов и в изнеможении валятся на землю. Мы не знаем, на что смотреть: то ли на ребят, распростершихся прямо на земле под пронизывающими порывами ветра, то ли на распростертую под нами Испанию. Грязные, изможденные, с поцарапанными лицами, в изодранной одежде ребята смеются, плачут, не в силах подняться. Вот рыдает парень, закрыв лицо руками; плечи его трясутся. Двое борются друг с другом; кое-кто, приставив руку козырьком ко лбу, браво озирает раскинувшуюся перед нами землю.
Далеко внизу, за отрогами гор, плоской равниной тянется на запад Испания. По равнине тонкими нитями, отливающими на солнце серебром, извиваются реки. Мирная страна — в небе ни облачка, даже птиц не видно. С вершины не различить домов. Разгулявшийся ветер хлещет по гребню, норовит сбить с ног. Здесь чувствуешь себя в непосредственной близости к Времени, к Смерти, к началу мира и к его концу. Хочется воздеть
2
Пока не увидишь чужую страну своими глазами, в ее существование как-то не верится. Наш спуск на рысях с испанского склона Пиренеев чем-то напоминает мне мое путешествие во Францию девять лет назад: после тринадцати дней на море мне донельзя приелась и его бескрайность, и его мощь, а на четырнадцатые сутки, пробудившись далеко за полночь, я то ли в полудреме, то ли наяву увидел, как мимо иллюминаторов один за другим проплывают яркие слепящие огни. Когда же поутру я вышел на палубу, мне в глаза бросилась французская надпись на молу! Здешняя обстановка дает совсем иные впечатления, но ощущения рождает те же самые. Здесь перед нами горный пейзаж во всем его великолепии: громады гор, в чьих очертаниях сочетаются живописность и уродство, пробковые деревья, с чьих стволов кору обдирают так же основательно, как ворвань с кита; оливковые рощи с их матовой серо-зеленой листвой, где уже зреют оливки; лимонные деревья, с которых — и это в феврале! — свисают яркие, как елочные фонарики, плоды.
Внизу по склону гор лепятся дома, дома добротной каменной кладки и сложенные из чего попало: кирпича, валунов, тесаного камня, — все под черепичными крышами. Три женщины в черном поднимаются по склону, задрав головы, они следят за нашим спуском. Мы подходим поближе и видим, что это бедные крестьянки: одна молодая, другая пожилая, третья совсем старая. Две улыбаются нам и говорят: «Salud! Salud, compa~neros!» [25] Старуха молчит. Озябшие, голодные, выбившиеся из сил, мы снова плетемся вниз, изредка оборачиваясь на женщин — первых встреченных нами жителей Испании. Нам интересно, что они думают о нас, чужеземцах, одетых на чужеземный лад, которые приехали воевать бок о бок с их мужчинами и не побоялись ночью перевалить через Пиренеи. Они не знают нашего языка, мы — испанского.
25
Привет! Привет, товарищи! (исп.)
Внизу тянется твердо утоптанная тропинка — издалека она кажется белой; чем больше мы приближаемся к ней, тем сильнее наше волнение. Откуда ни возьмись появляются двое солдат, на их плечах не плащи, не пальто, а одеяла; каждый несет ружье. Красные пятиконечные звезды, звезды республики, красуются на их шапках. Широко улыбаясь, солдаты преграждают путь нашей колонне — в ней сейчас примерно полсотни человек, — пытаются нам что-то втолковать. Трое-четверо наших ребят уже воевали в Испании и теперь возвращаются с побывки домой, они могут с грехом пополам объясниться по-испански. Остальные плотным кольцом окружают солдат, тщетно пытаются разобрать, что они говорят, суют им сигареты и шоколад. Мы усаживаемся на обочине твердо утоптанной тропы, солнце почти не греет; пока мы ждем обещанные нам солдатами грузовики, холод пробирает нас до костей. Так мы сидим чуть не два часа — кто дремлет, кто курит, — пока на западе не показываются два грузовика: на их подножках висят солдаты, они радостно машут нам винтовками. Наши парни просыпаются с новыми силами, будто это не они только что падали от усталости, мигом прыгают в открытые кузова грузовиков; грузовики снова трогаются в путь, держа курс на запад. Мы набиваемся в открытый кузов грузовика как сельди в бочку, при каждом толчке валимся друг на друга, хохочем, вопим и приветствуем каждого встречного оглушительными выкриками: «Salud!» и «V'iva la Rep'ublica!» [26] Крестьяне в запряженных осликами повозках улыбаются, вскидывают кулаки в приветствии Народного фронта, решительно потрясают ими в воздухе. Крестьяне, работающие на придорожных полях, завидев нас издалека, тоже поднимают кулаки и не опускают до тех пор, пока наши машины не скрываются за поворотом дороги. Наш водитель, подобно всем испанским водителям (до войны машины тут были в новинку), гонит как бешеный, он без передышки гудит и, нагоняя страх на burros [27] и бредущих по обочине случайных прохожих, освобождает себе дорогу; ему не терпится проверить, какую скорость можно выжать из машины. На дороге то и дело возникают пробки — грузовики, повозки, ослики образуют затор; как-то нас притирает к грузовику с испанскими солдатами — они едут в противоположном направлении. Солдаты перебрасывают нам несколько бутылок с наклейками co~nac, из наших глоток разом вырывается вопль восторга.
26
Да здравствует Республика! (исп.)
27
Ослов (исп.).
— Viva los extranjeros! [28] — кричат они. — Viva las Brigadas Internacionales! [29]
Мы хором рявкаем:
— Viva! [30]
Вкусом коньяк походит на приправленный ванилином пятновыводитель.
Впереди показывается город, группа солдат посреди дороги велит нам остановиться. Те из нас, кто понимает по-испански, переводят: «Город бомбят». Презрев это сообщение, наш грузовик срывается с места и мчит вперед, едва ли не быстрее, чем раньше. На пригородных полях крестьяне, толпящиеся у входа в refugios [31] , с любопытством проводив глазами нашу машину, несущуюся на бешеной скорости к городу, снова поднимают глаза к небу. Их застывшие, невозмутимые лица полны ненависти — пока наша машина стояла, мы различили в небе гул самолетов. У этих самолетов совсем другой звук, непохожий на звук всех самолетов, с которыми я имел дело раньше: рокот, вибрация их моторов в небе (такой яркой синевы, что на него больно
28
Да здравствуют иностранцы! (исп.)
29
Да здравствуют Интернациональные бригады! (исп.)
30
Ура! (исп.)
31
Убежища, укрытия (исп.).
…Нам выдают хлеб и черную обжигающую жидкость — именуемую здесь кофе, — ничем не подслащенную. Потом мы выстраиваемся в затылок перед канцелярией и по одному докладываемся греку, говорящему по-английски (а в придачу еще на пяти-шести языках), как уроженец Британских островов; грек записывает наши имена и говорит:
— Вам, разумеется, известно, что, пока идет война, вы не имеете права покинуть страну.
— Разумеется, — говорим мы.
— По какому адресу сообщить, если с вами что случится?
Мы вываливаемся из канцелярии; нам показывают длинные комнаты, их двери ведут во двор. Вдоль стен длинными рядами тянутся широкие дощатые кровати, покрытые соломенными тюфяками, на каждой можно спать вдвоем, больше никакой мебели нет. В одной из пустых комнат уборная — просто дыра в полу, что не редкость для Европы; из дыры расползается зловоние. Мы забираемся на зубчатые стены крепости, обозреваем заснеженные Пиренеи позади, равнину — впереди. Услышав свисток, возвращаемся в длинную, беленную известью комнату, служащую столовой; на дощатых столах нас уже ждут оловянные миски, оловянные ложки. Крайних за столом отправляют по двое на кухню во дворе за едой, они возвращаются с лоханями, полными картофеля и похлебки. Для нас приготовлены глиняные кувшины с вином, кружки. Вино оказывается плохим. Приготовлена для нас и приветственная речь на хорошем немецком, польском и французском, а также на плохом английском. Мы выслушиваем речь в полном молчании, сразу после обеда заваливаемся спать и спим чуть не до вечера. В нашей комнате прохладно, на солнце жарко.
В читальне по соседству с нами стены испещрены безыскусными рисунками: батальные сцены перемежаются с портретами Негрина, Асаньи, Ленина, Пасионарии, Димитрова, Маркса, Диаса и республиканских командиров — Рохо, Модесто, Листера и Кампесино. Повсюду, куда ни глянь, лозунги на разных языках, как понятных, так и непонятных, призывают нас крепить дисциплину, взаимодействие и солидарность, равно как и блюсти чистоту. Многочисленные наглядные пособия показывают, как укрываться от артиллерийского и пулеметного огня, а также от воздушных налетов, как незаметно перебегать по открытой местности. Для нашего сведения имеется тут и небольшой, зато выполненный с крайней дотошностью макет современных укреплений, с окопами, ходами сообщения, пулеметными гнездами и блиндажами, а при нем для полноты картины солдаты, санитары с носилками, санитарные машины и проволочные заграждения. Повсюду разложены газеты и журналы — можно сказать, чуть ли не всех стран, — тут тебе и «Лондон таймс», и «Пари-суар», и «Юманите», и «Дейли уоркер», и «Колльерс», и «Мундо обреро», и «Интернэшнл пресс корреспонденс», и «Панч», и «Роте фане», и «Ла Вангуардиа», и «Лайф», и «Тайм», и «Френте рохо», и самые разнообразные рабочие издания. Лозунги, написанные на стенах, призывают нас:
Proletarios de Todos Paises! Unios!Proletarier, Alle L'ander, Vereinigt Euch!Proletaries de Tous Pays, Unissez-vous!Proletari de Tutti i Paesi Unitevi!Proletar Juszewszystich Krajow ta Czeiesie!Workers of the world, unite! [32]Все приветливы, все улыбаются. Одни хотят потолковать с товарищами — они завязывают беседы, где каждый говорит на своем языке, и покатываются со смеху над своими неудачами. Другие пишут письма, открытки домой, у них серьезные, сосредоточенные лица. Третьи играют в шашки, в шахматы; четвертые углубились в газеты, брошюры, книги. Поляки, немцы, французы и англичане, валийцы, ирландцы, шотландцы, американцы и румыны шатаются по двору, по зубчатым стенам (нам не разрешается покидать крепость), покупают килограммами апельсины и бутылями какое-то химического вкуса зелье в cantina [33] , владелец которого не скрывает своей неприязни к покупателям. Он хмуро поглядывает на бесшабашных парней, сгребая цепкими жадными пальцами песеты, полученные нами в обмен на франки и доллары. Он необъятно толст, его жена еще толще. Мы узнаем, как будет по-испански «иностранец», и слышим, с каким презрением произносит владелец погребка это слово, но ему не удается разозлить нас. Ведь мы в стране, где класс стяжателей стремительно теряет свое положение; близится время, когда такая же судьба постигнет этот класс во всем мире. Мы верим, что когда-нибудь мир будет населен людьми, которые будут видеть в деньгах не символ своего превосходства над другими, не способ порабощения себе подобных, а средство обмена, плоды честного труда.
32
Пролетарии всех стран, соединяйтесь! (исп., нем., франц., итал., польск., англ.)
33
Погребке, закусочной (исп.).