Люди золота
Шрифт:
Инги не стал ничего говорить мёртвым. Не посмотрел на тех, кто уходил. И весь вечер, пока решившие идти перетаскивали лодки да искали над порогом подходящее место для ночевки, провозился с парнишкой-лопарём. Лезвие топора прошло от ключицы до поддышья, оставив большую, но неглубокую рану. Пара ребер, должно быть, сломана – парнишка вдохнуть не мог как следует, скулил, кривился. Но выдержал молодцом, пока промывали рану солёной водой. Инги закрыл рану помытым мхом, а потом, чтобы стянуть края, туго перевязал ему грудь. Парнишка задремал ненадолго, но среди ночи рана его воспалилась, разлила огонь по жилам – пришла лихоманка. Раненый застонал, задрожал, забормотал – все одно и то же слово, похожее на вдох. Инги сходил к реке и принёс холодной воды, чистой, пахнущей
Раненый бредил. То скороговоркой выстанывал-вышептывал множество непонятных, ломаных слов, то повторял одно – тяжко, хрипло. Лишь когда солнце, едва заглянувшее за горизонт, снова выползло из-за леса, пронизало серым светом клубившийся туман, лихоманка оставила болящего, дала заснуть.
Инги не тревожил пленника. Всё равно собирались суетливо, бестолково и долго. Распределяли, кому в какую очередь грести на лодках, кому по берегу идти и кому подсоблять, если лодки на быстрину выйдут или на мель сядут. Когда раненый проснулся, Инги послал за Хельги и за лучшим в дружине знатоком лопского говора. Сказал:
– Соплеменники понимали его не лучше, чем мы. Прикажи ему, чтобы он сказал слово «вода». Но говори медленно и внятно.
Тьёрви, ухмыльнувшись, выговорил три слова. И ещё раз. Раненый, шевеля опухшими губами, просипел невнятное.
– Пусть повторит! – приказал Инги. – Пусть скажет десять раз одно и то же слово «вода». Он понимает тебя, вижу по глазам.
Тьёрви повторил приказ. Раненый, вздрогнув, заговорил. Но Тьёрви перебил, не дослушав:
– Борода мне в рот, точно «вода» говорит! Да только так, будто ему мха в глотку напихали!
А Хельги, глянув странно, махнул рукой, словно согнал мошку с лица.
Долго расспрашивать Инги не дал – раненый был очень слаб. Но вызнали, что жемчужники и в самом деле тут были, чуть выше за порогом, и ушли недавно, и что неподалёку было кочевье. Вправду, по реке можно подняться почти до Лов-озера. Последним, прервав остальных, задал вопрос Инги.
– Спроси у него, – велел толмачу, – есть ли поблизости святые места его народа? Места, где они молятся богам.
Тьёрви спросил, а потом долго слушал сбивчивый шёпот. Переспрашивал. Наконец перевёл:
– Два дня пути вверх по реке. Говорит, есть великий водопад. Дверь в скалы – или в скалах, я толком не понял. Там, говорит, дух живёт, награду даёт. Но ему платить нужно.
– Мы заплатим, – пообещал Инги, улыбнувшись.
К полудню на реку опустился плотный белый туман. Обволок берега, глуша голоса и шаги. Идущие по берегу жались к воде. Те, кто шёл на лодках, перевозя припасы, вглядывались в туман изо всех сил, но не могли различить камня впереди, пока не утыкались в него. По многу раз приходилось слезать в воду и стаскивать лодки с мели. Хельги приказал на передней всё время дуть в рог – но туман приглушал звук, и до берега он доносился жалобным, едва различимым стоном – будто жалоба неупокоенной души.
Продвигались медленно. Народ жался друг к дружке, не хотел отходить даже за дичиной, за свежим мясом. Чуяли лопье колдовство. На привалах осторожно расспрашивали Леинуя и Хельги: а молодой-то патьвашка чего сказал? Что думает? Делает чего-нибудь против ворожбы? Инги же попросту плыл, глядя равнодушно на белую пелену вокруг, и держал в своей ладони руку раненого, который то впадал в забытьё, то просыпался снова. Хотел пить. Из раны его сочилась сукровица, смешанная с гноем. Кожа на лице натянулась, пожелтела, глаза впали. Из его глаз уже глядела Хель. К ночи, когда его переносили с лодки на берег, перехватили неудачно. Из-под повязки брызнул изжелта-зелёный, зловонный гной, раненый принялся визжать. Успокоил его только отвар сонных грибов – их множество росло вокруг, и дурман из них вышел крепкий. Вся земля вокруг так и кишела пищей и живностью. Грибов торчало столько, что из-под них не видно было палой листвы. Особо ленивые обдирали сыроежки, на ходу запихивали в рот. Рыбу хватали чуть не голыми руками. Потроха кидали в воду у берега, на них тут же стаей кидались жирные, раскормленные окуни, а разгонять их являлись щуки, похожи на пятнистые поленья. Одну такую поймали, насадив на рогатину, и вытаскивали из воды втроём. А после боялись подойти, потому что рыбина вырвалась и заскакала по берегу, щёлкая огромными, длинней собачьих, клыками. Жирным рыбным отваром Инги поил сонного лопаря, стараясь не морщиться от нестерпимой вони. Тот послушно пил, но стоило его выпустить из рук – обмяк, будто пустой мешок. Под его повязкой образовалась вздувшаяся чёрно-сизая полоса мёртвого мяса, сочащегося гнилью.
– Помрёт он, – сказал Хельги. – Скоро помрёт.
– Ещё три дня, – возразил Инги упрямо.
– Плохие будут дни, – заметил Хельги, хмурясь. На своём веку он перевидал немало ран и мертвецов, ещё считавших себя живыми.
Когда кончалось действие грибов, раненый снова принимался кричать. На третий день, после очередного поворота реки и чашки отвара, он показал на речку, вливавшуюся слева в Ворзугу, и принялся горячечно шептать. Тьёрви, хотя и привык уже к его лепету, не смог разобрать ни слова. Но Инги, подумав, велел приставать и отправился вверх по течению с дюжиной людей. Позвал с собой Хельги, Леинуя, взял парней покрепче, чтобы тащили носилки с раненым.
После недолгой ходьбы вдоль потока открылось святилище лопских богов. Услыхали его намного раньше, чем увидели. Мерный, струйчатый гул висел над соснами, катился сквозь туман. И вдруг под ногами исчезла твердь. Впереди клубился туман, плыл рваными клочьями, и, раздирая его, сливаясь с ним, рождая и пробиваясь сквозь него, рушилась вниз водяная стена.
Раненый вскрикнул, забился. Инги, нагнувшись, закрыл ладонью ему рот. Прошептал в самое ухо по-лопски: «Тише, тише!» – и добавил на языке корелы: «Сейчас тебе будет хорошо. Очень хорошо». Тот обмяк, будто понял.
Поперек тропы лежал скелет оленя – чистый, выскобленный муравьями добела, скрепленный веточками и ремешками. Инги ударил его мечом, и тот рассыпался сухими обломками. Молодой патьвашка первым ступил на них, растёр подошвой, раздвинул ветки и шагнул на серый, покрытый лишайником камень.
Впереди лежало круглое, спокойное озеро, рождавшее грохочущую воду, и над озёрной гладью призрачными кольцами танцевал, сплетался туман, окутывал черепа медведей, ровные частоколы оленьих рёбер, оскал побелевших волчьих клыков. Весь гладкий каменный берег был усеян костями, заботливо собранными, связанными, расставленными – будто звери огромной разномастной стаей собрались сюда на сходку и умерли в одночасье.
– Чего застыли? – спросил Инги насмешливо у спутников. – Боитесь костей? В этом месте больше нет силы. Смотрите!
– Эй, ты, потише! – крикнул Хельги.
Но Инги уже ударил ногой ближайший костяк.
Обломки костей взвились в воздух, упали. И тут же всё сборище звериных скелетов захрустело, задрожало, посыпалось на замшелый камень.
– Здесь нет силы! – повторил Инги. – Но мы вернём её! Вы двое, несите лопаря сюда! Сюда, на камни, ближе к воде. Вы – берите камни, палки и крошите эти кости. Все крошите, кидайте в озеро! Ну, вы что, боитесь мертвечины?