Люди золота
Шрифт:
Жрец так и остался стоять на пороге своего храма, только крест опустил. Инги подошёл к нему, глянул в лицо и, усмехнувшись, вытер мечи о его одежду.
– Ты можешь убить меня, – прошептал тот.
– Могу, – подтвердил Инги. – Но пока не хочу.
– Знай – я не отступлюсь от веры!
– Не отступайся. Ты даже можешь рассказать мне, как ты её защищал. Ты и вправду знаешь, где молятся старым богам?
– Знаю, – сказал жрец дерзко. – Там больше не молятся. Я огнём и железом очистил те места и посвятил их Христу.
– Знай же, жрец: меня привела сюда не только
– Ты говоришь о Старой Упсале, язычник? Слова твоего нечестивого учителя опоздали на целый век. Знай же: ещё епископ Генрих во времена моего прадеда по королевскому повелению сжёг то нечистое капище. Но тогда язычники не унялись и снова воздвигли идолов. А семь лет назад я поверг их во прах и уничтожил молящихся им. Я построил там дом Христа, приказал раскопать курганы королей-язычников, которые им поклонялись, и все увидели: они пустые, там ничего нет. Вся их вера была – обман. Они грозили мне карами, и где они?
– Ты дерзок до глупости, – заметил Инги, ухмыльнувшись. – Разве ты не видишь, кто стоит перед тобой? Но ты поживёшь ещё немного. Эй, приведите мне кого-нибудь, кто может подтвердить слова этого святотатца. Поищите в доме нового бога, там наверняка кто-то есть.
В самом деле – из храма выволокли двух дрожащих человечков, одетых в дерюгу и подпоясанных верёвками, но на удивление ухоженных и откормленных.
– Вы знаете про святилище в Старой Упсале? – спросил Инги.
– Это он, он! – наперебой затараторили человечки. – Он жёг, все знают. Он сам хвастался.
– А курганы?
– Он приказал раскопать, золото искал. Его король чуть за это не выгнал, все знают.
– Хватит! – приказал Инги. – Я выслушал достаточно. Повесьте их на верёвках, которыми они подпоясаны! А тебе я скажу вот что, осквернитель могил: разве ты не знаешь, чем стала застывшая кровь старых богов? Посмотри на знак своей веры посмотри хорошенько. Ты и сейчас держишь её в руках. Ты вожделеешь её, одну её. Ведь по закону твоей веры тебе нельзя брать женщину, так? Тебе нельзя и брать в руки меч. Вся твоя радость и похоть заключены в том, что дали людям старые боги. И ты ещё смеешь говорить, что изгнал их?
– Ты сгоришь в огне, язычник!
– Там, куда отправишься ты, огней не будет. Там будет очень прохладно, обещаю, – сказал жрецу Инги и взмахнул мечом.
Грабили всю ночь и следующий день, а потом дожгли всё, что ещё не успело сгореть, и назавтра дограбили пепелища, выуживая слипшиеся в пламени серебряные гривны, сдирая с почерневших костей перстни. Только череп жреца так и остался перед пепелищем божьего дома, насаженный на кол, обугленный, с потёками золота в пустых глазницах. Инги разрубил знак нового бога надвое и воткнул половинки в мёртвые глаза жреца. Золото раскалилось и потекло, вплавляясь в кость, когда пламя обняло башню с крестом и взвилось до облаков. Но чужой храм сгорел не весь. Инги приказал снять его врата – высокие и красивые, узорного бронзового литья, – и забрать с собой, а в зияющий провал двери швырнул пёсий труп.
На погребальном костре чужого города сожгли и своих павших, а пепел собрали, чтобы бросить в море. Лишь тело Хельги жечь не стали. Инги велел уложить его на корабль среди добычи и мёртвых врагов и увести с собой в море. Хельги погиб на стене, во время второго приступа. Первый защитники отбили. Когда пошли на второй, Хельги полез по лестнице впереди всех – и долез. Уже со стрелой в боку рубился на стене, и по его лестнице успело взобраться ещё четверо. Копьё, пригвоздившее его к тыну, вошло так глубоко, что древко пришлось перерубать и стягивать Хельги с обрубка, как с вертела.
С собой взяли не только мёртвых – собрали, кого успели, из знатных да богатых, и мужчин, и женщин, дюжины три. Обдирать не стали, оставили в богатых одеждах – в заложники на тот случай, если нарвутся на засаду в узких протоках, – чтоб видно было: не простых людей захватили. Как оказалось, не зря. На выходе из озера Меларен, у Альмерестакет, свейское войско устроило засаду, перегородив поваленными деревьями и лодками горло реки и запасшись стрелами с просмоленной паклей. Собрал это войско сам архиепископ упсальский Йохан, чтобы отомстить за пепел Сигтуны и её храмов. Архиепископ был воинственен, драчлив, упорен, но воевать не умел.
Выставив заложников на носах кораблей, засадников отвлекли – а суда поменьше тем временем обошли узкой протокой завал и высадили ватагу у свеев за спиной. Дрались недолго. Те свеи, что были ближе к лесу, успели удрать. Остальных прижали к воде и вырубили подчистую. Последней держалась кучка воинов вокруг человека в длинных одеждах, похожего на того, кого убил Инги на площади Сигтуны. Когда человеку в глаз попала стрела и он выронил свою окованную железом дубину, уцелевшие его защитники побросали оружие. Их заставили разобрать завал, а потом связали и бросили к заложникам.
Когда впереди открылось море, серое, как небо над головой, Инги сам зарезал всех пленников, обмерших от ужаса, одного за другим, как овец, перед телом Хельги, и сам бросил факел на политый смолой и маслом корабль мёртвых.
И услышал за спиной:
– Ты это зря, колдун. Он был христианин и хотел бы, чтоб его похоронили по-христиански, в освящённой земле.
Инги обернулся – и заставил себя опустить руку, уже лёгшую на рукоять меча. Сказал:
– А, недорезанный. Я прослежу, чтоб тебя похоронили именно так – как последнего смерда.
– А вот тебя никто не похоронит, потому что некому уже будет устраивать тебе похороны. Тебя бросят в болото, как дохлую псину, к твоим давно издохшим богам! – прошипел Гюрята, сощурив белесые, мёртвые глаза.
– Э-э, робяты! – прогудел Мятеща. – Вы это бросьте. Клялись ведь. Вернёмся, тогда и затевайте свары. А тебе, колдун, я скажу: правда это. Тебе-то я говорить не стал, когда ты кораблик покойницкий снаряжал. Друзья вы вроде с мёртвым были, хоть и глядели косо друг на дружку. Только я своими глазами видел: крестился он прямо в Святой Софии, как раз когда вернулся из вашего похода на полночь, в колдовские земли. И серебра попам насыпал полный подол. Говорят, всю добычу свою отдал. Так-то.