Люди золота
Шрифт:
Оттого и вышло, что Инги, сам не ожидая, стал вдруг вторым во всём войске. Торир с Хельги сразу своих поставили к Инги под руку. Хельги сам-то злобился, зато ватага его на Инги чуть не молилась. Куда против своих же? Так и оказалось, что вся северная корела и добрая часть южной, с половину ушкуйных ватажников да варяги – без малого полвойска всего, – оказалась у Инги. Верхним все вожаки в один голос выбрали Мятещу – кого ещё? Опытней и разумней в боевом деле не сыскать. Он полк волховский водил, когда очередная свара с низовыми вышла, и за море уже ходил не раз, со свеями цапался. Была у него своя ватажка, но помощников взял себе не из неё. Правой рукой попросил у сбора назначить Инги, а левой – Дмитра, крещёного десятника из Новгорода. Вожаки поворчали, посопели, да согласились. Справедливо и разумно. Колдун из поганых хоть молодой, а слушают его ого как. И не чужой вовсе, сказывают, из Ладоги родом. А словенам тоже свой начальничек будет,
Неделю ещё стояли на берегу, корабли готовили и припасы. Мятеща заранее навёз чего надо, кораблей больших и малых его люди нагнали – аж моря за ними не видно. Плотники тут же, смольники и канатчики, и всякого прочего мастерового люда – толпа. Суетятся, чинят, снаряжают. А что удивительно: вроде как начальства над ними нет и купцов тоже. Чтобы купцов не было подле тех, кто в большой набег собрался, – дело неслыханное. Купцы, бывает, и деньги на снаряжение дадут, и добычи долю заранее выговорят – если сами в набег не идут, что частенько случалось. В прежние времена, рассказывают, гостя от ватажника и не отличить было. Когда выгодно было – торговали, а когда силой взять можно было – силой брали. А тут – пусто. Всем Мятещевы ватажники заправляют. И не похожи они на тех, у кого мешки серебра да богатые подворья. Ушкуйнички-середняки, а то и вовсе голь перекатная.
Инги за эту неделю ко многому внимательно присмотрелся. И удивился. Ни единой свары до крови, ни единой попытки раньше сорваться или, повздорив, домой отъехать. Мятещевы держали всех в железном кулаке. А пуще того держало всех чувство: не сам Мятеща здесь главный, а те, что за плечами у него стоят, да не из простого народа. То и дело ползли шепотки: князь подъедет с дружиной в самый последний день. Нет, они на лодьях подплывут, когда в море выйдем. Нет, не князь никакой, а боярство и посадник. И князья от корелы, сам валит Игугмор.Но никто так и не подъехал (отчего Инги вздохнул с облегчением), и утром восьмого дня, погрузившись на корабли, вышли в море. Оно раскрылось навстречу ладонью старого друга: тёплой и доброй, в мелких морщинках от лёгкого ветра, наполнившего паруса. С этим морем было хорошо. И снова, как раньше, оно не пустило прошлое за собой, закрыло на берегу. Инги, глядя в серо-синюю даль впереди, рассмеялся и запел – и, как когда-то, весь корабль подхватил, закричал, захохотал, выпевая полупонятные, залихватские слова.Кровь не должна падать наземь, как сухая листва, как песок, как мусор, наметенный и унесенный ветром. Всякая кровь, пролитая боевой сталью, – жертва, и проливать её должно, стоя перед богами. Живая кровь способна освятить и возвысить любую грязь, любой забытый угол, лесную поляну или хлев. И потому хуже всего – проливать, не замечая совершаемого, обыденно и привычно, как обтёсывает плотник сотый за день шпенёк, одинаково безыскусный, как две капли схожий с любым из своих собратьев из кучи под лавкой. Настоящий враг богов – не тот, кто с пеной у рта клянётся, что их нет, что они обман и морок. Настоящий враг тот, кто всё назначенное богам делает даже не для себя, а попросту чтобы отделаться, без радости и злобы, а лишь с усталостью и тоскливой скукой, чтобы избавиться от заботы да и пойти дальше, как зверь, ища скудной поживы.
Но такие – не звери. Они из людского племени, но смотрят в другую сторону и куда собрались дальше – неведомо. Может, когда в легендах говорилось про ётунов и троллей, как раз про таких шла речь? Они понимают человеческий язык, но не хотят слушать. Не радуются по-настоящему, не злобятся. Просто – режут и кривятся, когда кровь брызгает. От неё ведь кольчуга ржавеет. Ухмыляются, когда ухватят чего поценнее, да и той радости – с гулькин нос. Может, потому и пришёл новый бог и укрепился здесь, что при старых богах появились такие?
Странно и мерзко было на душе. И весело, и стыдно себя, нетерпимо, мерзко. В особенности невыносим был детский крик – тоненький, пронзительный, раздирающий уши. Маленькие дети живучи. Взрослый бы давно умер от боли, а малыш ещё шевелится, ползёт в луже. Ушкуйники кидали их в огонь, в двери превратившихся в печи домов. А потом хотелось заткнуть уши, залепить глиной, обмазать голову целиком.
Хотя только эти послелюди-недозвери и сохраняли голову на плечах. Прочие опьянели и ошалели от непрерывной резни, от лёгкой добычи и огня на соломенных стрехах. Мятеща всегда здраво судил, где кого высадить и как дорогу отрезать, чтобы не сбежали. И наказывал выбирать только самое ценное, размером невеликое, и полона не брать, даже девок красивых. Всех – под корень. Недосуг, и места нет. На большую добычу идём. И – ухо востро держать, а то в путанице проливов и проток заплывёшь не туда, да и попадёшь, как кур в ощип. Ведь направились в самую глубь земли свейской, на озёра их, где прячутся по берегам и на островках богатые торговые городишки, а подводные скалы и глухие протоки охраняют их лучше всяких стен. Берегут-то берегут, да от знающего и умелого никто ещё не уберёгся. Войско всё выжигало по пути. Заранее проскакивали в ночи по протокам на малых лодках, окружали, не давали уйти, жгли сёла, брали наскоком крепостцы. Если не получалось сразу, оставляли малый заслон, крепостцу выжечь или хотя бы не дать дорогу назад перекрыть, а сами шли дальше. Но такое случалось всего дважды, и оба раза обложенные остроги вскорости удавалось дожечь и опустошить, а оставленные прытко догоняли своих. Шла рядом злая удача – свеи не прознали о набеге заранее и не сумели созвать войска. Наспех собранное ополчение разогнали, не вспотев, а потом, хохоча, кидали в кучу отрубленные головы. И наконец в предрассветной дымке причудливой многоверхой горой на берегу озера встала главная цель, наижеланная добыча, богатый город на берегу озера Меларен, радость гостей со всего северного мира – Сигтуна.
Досталась она дорого. Первая за весь поход настоящая битва случилась там. А могла стать и последней. Много оказалось защитников в Сигтуне, и бились они свирепо. Мятеща поделил силы натрое – с суши напасть, с двух сторон, чтобы отвлечь, а главными силами прорваться в гавань, ударить по пристаням с кораблей. С запада выпало идти тем, у кого получше доспех и снаряжение, – новгородцам да посадским. На них-то самое трудное и обвалилось. Свеи мало что от стен их отбросили, так и за ними полезли, в поле сшиблись за валом. Дмитр-десятник собрал всех, поставил щит к щиту. Рубились, зубы стиснув, шаг за шагом к лесу отходя. Уже когда с другой стороны в город ушкуйники ворвались, свеи всё никак отступать не хотели, вцепились по-песьи, решили биться до конца. Только когда уже свои из ворот выскочили, тогда свеи сами в кучу сбились – и в лес. Но Дмитр не выпустил, озлобившись. Самому пол-уха напрочь снесло, и родичей чуть не десяток в поле остался. Потому вместе с подоспевшими резали до конца. В лесу и добили тех, кто вприпрыжку не убёг, щиты покидавши. Впрочем, таких немного было.
Главное побоище случилась на пристанях. С кораблей прыгали под тучей стрел, а потом, мокрые, вразнобой, – на копья. Много там легло. Инги сам едва не получил копьём в живот. Рубанул вовремя, снес наконечник, и в кольчугу ткнулась уже не калёная сталь, а деревяшка. И то дыхание перехватило. А Леинуй волчком под ноги копейщикам покатился, вскочил нос к носу, и щитом, ногами, топором – как куклы от него свеи разлетались, даром что долговязые. Когда строй развалился, продержались свеи недолго. Всё-таки уже привыкли ватажники к лёгкой добыче и в горячке боя, видя близкую победу, не замечали ни ран, ни потерь. Лезли, бесновались, кромсали, дробили, крушили – прорубились, погнали, и страх полетел впереди убегающих. Инги закинул щит за спину и сёк двумя мечами сразу. Бежал от дома к дому, не заглядывая внутрь, вперёд и вперёд. Кто-то уже лез шарить по ларям да задирать юбки. Кто-то горожан уже вовсю кромсал, по переулкам разбежавшись. С Инги осталась только малая толика, с дюжину или около того, Леинуй со свояками да пара Мятещевых, непонятно зачем увязавшаяся следом – наверное, проследить, чтоб добычу не утаили.
Так и выскочили разом на площадь перед большим домом с высокой башней, увенчанной острой крышею. На ней торчал, уткнувшись в небо, крест. Перед домом нового бога стояли его верные: разномастная, разнолицая кучка людей с оружием. Были и воины – в бронях, с мечами и топорами. А большинство мастеровые с молотами и тесаками, смерды в дерюгах с вилами и дубинами. За ними стоял жрец нового бога. Не слишком много смирения виделось в нём, краснолицем, дородном, в длинных крашеных одеждах, шитых золотом, с золотым крестом в руке, больше похожим на боевой молот, чем на знак бога-агнца. Заходящее солнце залило его кровью.
– Стойте! – велел Инги своим и крикнул на языке отца: – Эй, жрец! Ты, я вижу, решил прятаться за спинами! Да ты ещё трусливей твоего бога!
– Гнусный язычник! – проревел жрец. – Господь поразит тебя. Гореть тебе в аду!
– Мы можем сами, один на один с тобой выяснить, кому сегодня гореть и чей бог сильнее. Я по тебе вижу: ты воин! Бери меч и выходи!
– Твои боги – гнилые тролли! – закричал жрец, потрясая крестом. – Их капища сожгли и развеяли по ветру, имя Христово изгнало их! Я своей рукой рассёк их гнусные идолища! И ты сгинешь, как они! С тобой один на один только псу пристало драться. Воины Христовы, чего вы стоите? Язычников горстка! Бейте их!
Послушные его словам, смерды с мастеровыми кинулись вперёд. А Инги рассмеялся, потому что новый бог, отняв у своего жреца мужество, не дал ему осторожности труса. Строем его защитники ещё могли бы отбиться. Превратившись в толпу, умерли. Ещё бежали и кричали, размахивая дубинами и тесаками, ещё не поняли, что мертвы. Инги помог им, сразу с обеих рук. Сталь любит беззащитное тело и, выйдя из одного, тут же спешит погрузиться в другое.
Всё кончилось так быстро, сапог надеть не успеешь. Последнего, в кольчуге и со здоровенным двуручным топором, Леинуй щитом сшиб с ног. А затем, чтоб не портить доспех, ногой раздавил глотку.