Людоед, который объелся (сборник)
Шрифт:
Негодуя, Мейер взял словарь, лежавший на полке, и стал его просматривать. Дойдя, наконец, до нужного слова, он стал читать:
«Лысый: 1. Человек, у которого отсутствуют волосы на какой-либо части черепа, например: лысый старик.
2. Лишенный всякой растительности, например: лысая гора.
3. Голый, неприкрытый, неприкрашенный.
4. С проплешинами на голове: лысый орел».
Мейер захлопнул книгу, неохотно согласившись с тем, что если невозможно быть немного беременной, то вполне можно быть слегка лысеющим. Составитель бюллетеня,
— Берегитесь Лысого Орла! — сказал он вслух, и Артур Броун изумленно глянул на него из-за своего стола.
К счастью, в этот момент зазвонил телефон. Мейер поднял трубку и сказал:
— Восемьдесят седьмое управление слушает.
— Говорит Сэм Гроссман из лаборатории. С кем я говорю?
— Вы говорите с Лысым Орлом,— ответил Мейер.
— Да?
— Да.
— В таком случае, говорит Волосатая Обезьяна,— ответил Гроссман.— Что это с вами, весенняя лихорадка?
— Ну да, ведь на улице дивная погода,— сказал Мейер, глядя на косые струи дождя за окном.
— Клинга там нет? У меня есть кое-что для него по делу Тинки Сакс.
— Я теперь веду это дело,— сказал Мейер.
— О? О’кей! Так как, у вас есть настроение поработать, или вы как раз собираетесь в свои заоблачные дали?
— В ваши дали, Сэм,— рассмеялся Мейер.
— Ох ты, Господи, видно, я выбрал для звонка неудачную минуту,— заметил Гроссман.— Ладно, когда у вас попозже найдется время, позвоните мне сами. О’кей? Я...
— Лысый Орел не может терять ни минуты,— сказал Мейер.— Что там у вас есть для меня?
— Кухонный нож. Я имею в виду орудие убийства. Согласно протоколу, он был найден за порогом спальни. Вероятно, этот парень уронил его, когда уходил.
— Да, ну и что же?
— Ничего особенного. Только то, что он подходит к остальным ножам у нее на кухне. Так что вполне вероятно, что это ее собственный нож. То есть я хочу сказать, что убийца не пришел к ней со своим собственным ножом, если это вам что-нибудь дает.
— Вы хотите сказать, что он взял этот нож из кучи других таких же на кухне, так я вас понял?
— Нет, я так не думаю. По-моему, нож находился в спальне.
— Зачем бы это ему находиться в спальне?
— Видимо, она пользовалась им для нарезания лимона.
— В самом деле?
— Да. На туалетном столике стоял кувшин с чаем, в котором плавали кусочки лимона. Мы обнаружили пятна лимонного сока на подносе. Там же были царапины, оставленные ножом. Наверное, она принесла на подносе в спальню чай, лимон и нож, разрезала лимон и выдавила его в чай.
— Мне все же кажется, что это всего лишь ваши догадки,— сказал Мейер.
— Вовсе нет. Пол Блэйни сейчас проводит медицинское обследование. Он говорит, что нашел пятна лимонной кислоты на левой руке девушки, на той самой, в которой она держала лимон, пока разрезала его правой. Мы это проверили, Мейер.
— Ну ладно, в таком случае она пила чай перед тем, как ее убили? — спросил Мейер.
— Так и было. На ночном столике около ее кровати остался стакан, сплошь покрытый отпечатками ее пальцев.
— А чьи отпечатки на ноже?
— Ничьи,— сказал Гроссман.— А точнее сказать — чьи угодно! Их целая куча, и все смазаны.
—- А как насчет ее портмоне? В рапорте Клинга говорится...
— То же самое. Ни одного приличного отпечатка. Денег в нем не оказалось, вы знаете. Мне кажется, что тот, кто убил, заодно и обокрал ее.
— Ммм-да,— сказал Мейер.— Это все?
— Все. Разочарованы?
— Я надеялся, что у вас будет побольше интересного!
— Сожалею, но это все.
— Ну ладно...
Гроссман помолчал немного, потом спросил:
— Мейер, как вы думаете, смерть Кареллы связана с этим делом?
— Не знаю,— ответил Мейер.
— Я любил этого парня,— сказал Гроссман и повесил трубку.
Гарви Сэдлер был Тинкиным адвокатом и старшим партнером юридической фирмы «Сэдлер, Макинтайр и Брукс», офис которой находился на Фишер-стрит. Мейер приехал туда без десяти двенадцать, когда Сэдлер собирался отправиться в спортклуб. Мейер сообщил адвокату, что он собирается выяснить, оставила ли Тинка завещание, и Сэдлер ответил утвердительно. Если Мейер согласен проводить его в клуб, то они могут все обсудить по дороге. Мейер согласился, и они оба спустились вниз, чтобы взять такси.
Сэдлеру было сорок пять лет. Это был мужчина плотного сложения, с резкими чертами лица. Он рассказал Мейеру, что играл левым нападающим в команде Дартмура в 1940-м, как раз перед призывом в армию. Он и сегодня старается сохранять форму, поэтому и играет в спортклубе два раза в неделю, по понедельникам и четвергам. Но даже это, конечно, не может полностью компенсировать то, что он вынужден по восемь часов в день просиживать за письменным столом.
Мейер немедленно усмотрел в этой фразе выпад в свой адрес. Он стал в последнее время чрезвычайно чувствителен ко всему, что касалось его избыточного веса. Это произошло несколько недель назад, когда он случайно узнал, что его четырнадцатилетний сын Алан называет отца «Старый крыска». Несложная детективная вылазка позволила установить, что это был всего лишь сокращенный школьный вариант выражения «Старый хорек в банке», которое, видимо, служило для выражения снисходительно-небрежной привязанности к кому угодно. Хотя лично Мейеру такого никогда раньше слышать не доводилось. Ему, конечно, хотелось задать мальчишке хорошую трепку, хотя бы только для того, чтобы показать ему, кто, собственно, в доме хозяин, но его собственная жена Сарра выразила полное согласие с маленьким паршивцем.
«Ты действительно стал полнеть,— сказала она.— Тебе следовало бы начать посещать гимнастический зал управления, а то ты уж чересчур...»
Мейер, все детство которого прошло в насмешках и преследованиях со стороны окружающих, никак не мог ожидать, что его станут так поносить и в собственном доме.
И теперь он только кисло посмотрел на Сэдлера, как на солдата из вражеского лагеря, однако вовремя подумал, не становится ли он параноиком, лысым, жирным, злобным параноиком.
Однако все эти кислые мысли моментально улетучились из головы Мейера, как только они с Сэдлером вошли в мужскую раздевалку клуба, наполненную именно такими запахами, какие и должны быть в таком месте. Этот специфический запах, этот аромат мужской дружбы, казалось, немедленно выветрил недоверчивость и подозрительность, так смущавшие Мейера.