Шрифт:
Annotation
Коля зло промолчал и униженная Нонна пошла прочь, куда глаза глядят, напевая жалким голоском: «А пока-пока-пока по камушкам вода течет…». Коля передёрнуло, он знал, что эту слащавую «народную» песню по телевизору поёт дородная певица, любимая такими же, как она, немолодыми простыми женщинами. Та странность, что молодая девушка напевает эту песню, казалось результатом жёсткой патриархальности в её семье. Колю с презрением отвернулся, ни благодарности, ни жалости он не испытал.
Дмитрий Шерстенников
1. Нонна Котикова
2. Цусимский
3. Плакат
4. Хуков
5. Коля Людочкин
6. Андрюха
7. В ожидании
8. Последняя ночь
9. Финал. Рассвет
Дмитрий Шерстенников
1. Нонна Котикова
Хрясь! Бело-жёлтый гнилой огурец разбился о кузов трактора — куски огурца свалились на кучу отбросов — расколотых огурцов, истекавших мутной слизью с прозрачными семенами, и треснувших помидоров — с белой бархатной плесенью по краям чёрных трещин. Под палящим солнцем помидоры бродили, издавая пряный запах.
Огуречный тир посреди овощных полей устроили школьники. Дело было в один из последних годов советской власти. Летом после учебы, старшеклассников, с принятой тогда бесцеремонностью, отправили в ростовский совхоз собирать урожай — это называлось Лагерь Труда и Отдыха. Весь день, согнувшись под солнцем, подростки срывали и раскладывали по ящикам огурцы и помидоры, и теперь, прохладным вечером, загорелые и усталые, развлекались, дожидаясь пока их поведут в лагерь. В отряде было сорок мальчиков и девочек — из одной школы. Тут были девятиклассники — уже уверенные подростки, а не дети, им оставалось учиться в школе ещё только один год, среди них выделялись развязные «дружки» — шпана из домов у школы (они-то и затеяли разбивать огурцы). Вторую половину отряда составляли по-детски послушные восьмиклассники. Внутри отряда общались по возрастам: у девятиклассников поводов для общения с восьмиклассниками было так же мало — как у дворян с крестьянами.
восьмиклассник Коля Людочкин после первого рабочего дня был в подавленном настроении. Впереди был целый месяц мучительной работы. Домашнего Колю, также, пугали грубые забавы и опасная энергия гоготавших «дружков», с которыми предстояло прожить этот месяц в одном бараке с земляным полом. И ещё досаждали огурцы. Вдруг выяснилось, что огурцы покрыты маленькими шипами, как акулья кожа (в магазине это почему-то было незаметно). И теперь после дня работы руки горели.
Коля уныло прохаживался по пыльной дороге, отделявшей поле от жидкой шеренги пирамидальных тополей, когда, к его досаде, к нему подошла влюблённая в него одноклассница Нонна Котикова — отличница и послушная дочь декана важного института. На руках у Нонны были перчатки, на грустном лице — готовность терпеливо заботиться о Коле, как заботилась Мальвина о неблагодарном Буратино. Джинсы у Нонны были аккуратно подвернуты, открывая полные икры для загара. «Надо смазать кремом» — ласково сказала Нонна про горящие руки. Коля зло промолчал и униженная Нонна пошла прочь, куда глаза глядят, напевая жалким голоском: «А пока-пока-пока по камушкам вода течет…». Коля передёрнуло, он знал, что эту слащавую «народную» песню по телевизору поёт дородная певица, любимая такими же, как она, немолодыми простыми женщинами. Та странность, что молодая девушка напевает эту песню, казалось результатом жёсткой патриархальности в её семье. Колю с презрением отвернулся, ни благодарности, ни жалости он не испытал.
Их любовь не сложилась. Когда в Нонне проснулось желание влюбиться, она, на свою беду, выбрала несозревшего Колю, для которого все девочки были всё равно, что мальчики, только с раздражающими странностями в поведении. Несмотря на эти трудности, Нонна упорно делала, что положено любящей девушке, то есть окружала любимого заботой. Коле же было с Нонной неловко, ему казалось, она заставляет его подыгрывать ей в ролевой игре «в дочки-матери», в которой дети подражают отношениям в семье, но где — по Нонниным правилам — игроки должны быть очень серьёзны.
2. Цусимский
К Коле развязной походкой подошёл подросток со злыми глазками на улыбающемся лице. Это был Колин враг, тоже восьмиклассник, Сережа Цусимский. Коля чувствовал, что тот его ненавидит, хотя не понимал, за что именно.
«Ушла?» — насмешливо спросил Цусимский, посмотрев вслед Нонне. Коля пожал плечами, и посмотрел в сторону, чтобы не встречаться с наглым взглядом рысьих глаз.
Цусимский, действительно, ненавидел Колю, потому что безуспешно ухаживал за Нонной и теперь Коле завидовал. Он видел, что Коля пренебрегает Нонной, но это только сильнее ранило его самолюбие. Цусимский был умен, мог запросто собрать радиоприемник (в те времена радиоэлектроника была тем, чем сейчас стало IT), но это не утоляло его самолюбие. В 15 лет между подростками больше всего ценится не ум, а внешность. Цусимский же был маленького роста, с некрасивыми чертами и самолюбие его очень страдало от этого. Как и многие подростки обоего пола, неудачливые в любви, Цусимский носил маску равнодушного циника, но в душе, то, что его превосходство не оценено, его мучило. Цусимскому было тесно в роли восьмиклассника: он пытался водиться со старшеклассниками, быть на равных со взрослыми, дерзил учителям. Однажды на уроке он специально пристально разглядывал учительницу, а на вопрос смущенной женщины восьмиклассник Цусимский дерзко улыбнулся, смотря ей прямо в глаза, и произнёс с вызовом: «А вы мне — нравитесь». Всем стало неловко, только Цусимский был доволен.
Над полем краснел закат, ясное голубое небо темнело, пока Цусимский болтал о пустяках, Коле казалось, что тот кружит вокруг него, словно акула, выискивающая, где укусить. Вдруг Цусимский обратил внимание на Колины руки, с притворно ласковым видом он спросил: «А почему костяшки пальцев такие красные?» Костяшки были, как костяшки. Цусимский, как будто, что-то для себя понял, и с насмешкой вразвалку ушёл в сторону ржавших над чем-то «дружков». Коле показалось, что он им что-то сказал о нём: «дружки» начали оборачиваться на него.
3. Плакат
В жаркий полдень, вместо того, чтобы гнуть спину в поле, Коля Людочкин в тени и прохладе барака — рисовал. В эти дни лагерная жизнь для него приятно изменилась. Самым приятным была не прохлада в знойный день, а то, что взрослые «дружки», имеющие пугающую славу шпаны, приняли его в свою компанию, ценили и хвалили его — и мужественный Дима Хуков, и весёлый гитарист Андрюха Соловьев, и другие. Коля хорошо рисовал и взялся изобразить на большом листе ватмана карикатуру для задуманной «дружками» проказы. Поэтому-то его оставили дежурным не в очередь и поэтому ему даже дежурить не надо было: вместо дежурства надо было рисовать — сначала придумать, набросать карандашом, поправляя ластиком, потом обвести тушью на ватмане изображение большого — пня. Пень — потому что: Пеньков. Намёк был на завхоза лагеря, горластого толстяка с такой дурацкой фамилией. Этот самый Пеньков отчитал кого-то из «дружков» и те решили отомстить ему. План был такой: ночью ловкие «дружки» повесят нарисованную Колей карикатуру на трудно доступном фронтоне столовой, и с утра, к унижению Пенькова, её увидят многие, прежде, чем взрослые сумеют ее снять.
Всё было, вроде бы, хорошо, Коля занимался творческим делом, в тенёчке, при уважительном интересе «дружков». Вот, подошел Дима Хуков — похвалил. Подошел Андрюха Соловьев — весело заржал. Подходили и другие «дружки» — с интересом смотрели, хлопали по плечу. Приятное, мужское братство. Лишь немного испортил настроение Цусимский, явившийся хвостиком вслед за «дружками» — он завистливо покружил вокруг и, уходя с ненавистью проговорил: «Ну, это ненадолго».
Всё было бы хорошо, но Людочкина грызло сомнение. Самого Василия Ивановича Пенькова Коля видел только издалека и не имел ничего против него. В глубине души ему трудно было убедить себя, что он часть дружной компании, наказывающей негодяя, а не просто исполнитель, помогающей шпане поиздеваться над человеком. Он так дорожил иллюзией, что он свой среди «дружков», что боялся спросить, в чем же виноват Пеньков. Он отдавал себе отчет, что, несмотря на похлопывания по плечу и рукопожатия, не крепкое мужское братство, как ему было бы лестно думать, связывает «дружков» с ним, а его временная для них полезность. Эта дворовая шпана не стала вдруг менее чужда ему — «домашнему» мальчику, живущему вдвоём с мамой, слушающей Визбора и Окуджаву.
4. Хуков
Они стояли друг напротив друга — под белым утренним небом посреди пустого распаханного картофельного поля: трепещущий от страха восьмиклассник Коля Людочкин и — всего на год старше, но по виду, уже уверенный молодой мужчина, с загорелым мускулистым торсом, по-боксёрски расплющенным носом и хриплым голосом — девятиклассник Дима Хуков. Дима собирался избить провинившегося Людочкина. В это утро их отряд, как обычно, брёл на работу. Коля Людочкин, в принципе, последние дни жил с ощущением опасности, но ему казалось, что уж сейчас-то, утром по дороге на утомительную работу, он в безопасности. Оказалось, это было легко изменить: Хуков просто негромко и, как показалось Людочкину, страшно, сказал: «Поговорить надо» — и Коля обреченно остался стоять, а все остальные побрели дальше. Остальные — это были несколько дружков Димы, как раз и подбившие его «наказать» Людочкина, а также, несколько пугливых сочувствующих Людочкину, и прочие — равнодушные к их делам подростки.