Людоедка

Гейнце Николай Эдуардович

— Вы не поверите, — говорила Глафира Петровна, — как она меня растрогала сознанием в своем, более чем странном, поведении, которое и дало повод злым людям рассказывать о ней всевозможного рода небывальщицы и заклеймить ее прозвищами… Без родных и знакомых ее одолевала такая скука, что она готова была разбить себе голову… Теперь Глебушка положительно возродил ее.

— Ах, бедная, бедная! — восклицали сочувственно слушатели.

— Именно, бедная, — повторяла генеральша, — и какая она хозяйка, какой у нее в доме порядок, а ей всего девятнадцать лет… Что ни говорите, а эта заброшенность в лета раннего детства

вырабатывает характер и самостоятельность. Конечно, большинство гибнет, но уж кто выдержит — закаляется как сталь.

— ю разве она была брошена родными?

— Ах, это ужас… Она была очень крупным ребенком… И отец, и мать сами расславили ее по околотку каким-то «исчадием ада». Они, вероятно, просто боялись ее… А она, повторяю, такая милая, обходительная. Я, просто, даже не ожидала встретить такую, после всех толков, которые ходят про нее.

— Вот уж подлинно, ваше превосходительство, не всякому слуху верь, — вставил один из слушателей.

— Именно, именно!

Гости были приглашены, по обычаю того времени, к двум часам, а между тем, ни Салтыкова, ни невесты его еще не было. Все были в нетерпеливом ожидании, но жениху и невесте это не было поставлено в вину, так как заставлять себя ждать было, по тону общества того времени, более чем извинительно.

Наконец, по группам собравшихся приглашенных пронесся тревожным шепот:

— Приехали, приехали…

Глеб Алексеевич, высоко подняв голову, вел свою невесту между наполнявшими зал и гостиные Глафиры Петровны гостями. Дарья Николаевна была одета по последней моде, но в ее костюме не было ничего кричащего, он был скромен, хотя и бросался в глаза своей роскошью. Она давно предвидела этот визит и заранее озаботилась костюмом. Пройдя залу и несколько гостиных, спровождаемые толпой любопытных, они достигли угольной, где находилась генеральша. С грацией, которую от нее не ожидали окружающие, Дарья Николаевна сделала реверанс перед Глафирой Петровной, причем последняя заключила ее в свои объятия.

— Дарья Николаевна, моя милочка! Затем она обратилась к Глебу Алексеевичу:

— Прости, Глебушка, что я погорячилась, я ведь не знала ее.

— Тетушка!

— Лучшей невесты я тебе и желать не могу.

— Я ведь говорил вам, милая тетушка, что она сокровище…

— Прости меня дуру, что не поверила…

— Что вы, тетушка!

Все гости неперерыв стали подходить к Дарье Николаевне и выражать ей свое удовольствие по поводу приятного знакомства.

Глеб Алексеевич положительно недоумевал. Он решительно не узнавал свою ненаглядную Донечку в этой почтительной, тихой, покорной девушке, какою явилась в гостиную его тетушки Дарья Николаевна. Он терялся в догадках. Какое-то странное, тяжелое предчувствие томило его сердце, но он отгонял от себя все эти грустные мысли и старался наслаждаться своим настоящим счастием, сознанием льстящего его самолюбию, всеобщего восторга, возбужденного в присутствующих его невестой. По свойственному человеку слабости, он даже не вдавался в оценку этого восторга. Он сам, искренно восхищенный Дарьей Николаевной, хотел верить и верил, и в искренность других.

Обед прошел весело и оживленно. Сама тетушка объявила своего племянника Глеба Алексеевича и Дарью Николаевну Иванову женихом и невестой. Общее одобрение было на это красноречивым ответом. Глеб

Алексеевич Салтыков был положительно на седьмом небе. Все собравшиеся у Глафиры Петровны родственики подходили к нему и с непритворной искренностью поздравляли его с таким прелестным выбором. Глеб Алексеевич улыбался, жал руки и был положительно на верху блаженства.

Дарью Николаевну, между тем, окружили дамы.

— Милочка, голубушка, как вы прелестны, какая вы красавица! — щебетали представительницы московского прекрасного пола.

— Вы меня конфузите! — отвечала, потупив взор, Дарья Николаевна.

— Нет, положительно, мы не ожидали встретить в вас такую прелесть…

— Что вы?

Глафира Петровна увела от них Дарью Николаевну.

— Душечка, когда же свадьба? — спросила генеральша.

— Когда прикажете? — отвечала Дарья Нколаевна.

— Чем скорее, тем лучше, — торопливо заговорила Глафира Петровна.

— Как вам угодно.

— У вас есть приданое?

— Есть, ваше превосходительство.

Генеральша вместе с Дарьей Николаевной вышли в залу. Глафира Петровна подозвала к себе Глеба Алексеевича.

— Ты поторопи свадьбой…

— Что, тетушка, не правда ли, она прелесть?

— Не говори, я сознаюсь в своей вине…

— Видите, тетушка, я ведь вам говорил.

— Знаю знаю, не говори… Мне бы хотелось ее чем-нибудь подарить…

— Милая тетушка…

— У меня есть старинный фермуар… Мне кажется, что это будет подходящий подарок…

— Как вы добры, тетушка!

— Для нее мне ничего не жалко…

Она отпустила племянника, который со всех сторон слышал только одни лестные отзывы о своей невесте… Все восхищались ее красотой, выдержанностью, светским обращением, умом. Недоумение Глеба Алексеевича росло с каждым слышанным им отзывом. Наконец, гости стали разъезжаться. К нему подошла, вырвавшаяся из объятий тетушки Глафиры Петровны, Дарья Николаевна.

— Пора домой! — сказала она.

Он подал ей руку, направился к тетушке и, простившись с нею, отвез свою невесту в красненький домик.

XXV

СВАДЬБА

Обед у генеральши Глафиры Петровны Салтыковой, на котором была официально объявлена помолвка ее племянника ротмистра гвардии Глеба Алексеевича Салтыкова с девицею из дворян Дарьей Николаевной Ивановой, конечно, на другой же день стал известен всей Москве, и «светской» и «несветской», вызвав оживленные и разнообразные толки. Московские кумушки заволновались. Особенно негодовали на Глеба Алексеевича, а попутно и на Глафиру Петровну, матери невест, тщетно старавшихся поймать в свои хитро расставленные сети такого завидного жениха, и сами невесты, потратившие все возможные средства для увлечения «истукана», как называли они и ранее, а с особенной злобой теперь, Салтыкова.

— Выбрал, нечего сказать, подарит нас дамой, с которой и встретиться-то зазорно, — говорили мамаши. — и чего эта «старая дура» — так уже заочно стали честить генеральшу Салтыкову — говорят радуется… Как изобьет ее новая племянница своими кулачищами, говорят они у ней, что у любого мужика, так возрадуется… И поделом будет, истинно поделом…

— И что он нашел в ней хорошего; говорят совсем крестьянская девка, белая и красная, нет никакой нежности, груба и зла… — рассуждали между собою московские барышни.