Людовик XI. Ремесло короля
Шрифт:
Глава третья СТРАХ СМЕРТИ?
1. Реликвии и святые отшельники
Уже при жизни Людовика злоязыкие хронисты, а впоследствии романисты и драматурги XIX века и авторы школьных учебников, вдоволь потешились над стареющим королем, охваченным паническим страхом при приближении смерти. Его изображали терзаемым ужасом, ищущим просвет надежды и поддержку в благочестии, которое здравые умы называли смешным. Говорили о его отчаянных поступках, о связке медальонов с благочестивыми изображениями на его шляпе, о чудесных снадобьях, которых он настойчиво требовал и которые привозили очень издалека (говорят, даже с островов Зеленого Мыса!), о высокой ограде, выстроенной вокруг дома в Плесси. В результате был создан жалкий образ человека, боящегося всего и всех, человека, который не выносил другого общества, кроме общества самых близких ему людей — в большинстве своем бессовестных авантюристов и шарлатанов; образ
Все авторы многим обязаны Филиппу де Коммину: он начертал такую картину последних месяцев жизни короля, какой не мог не воспользоваться ни один компилятор, ни один историк, придерживающийся источников такого рода: «Король к концу дней своих приказал со всех сторон окружить свой дом в Плесси-ле-Тур большой железной оградой в виде массивной решетки, а на четырех углах дома поставить четырех железных "воробьев", больших, прочных и просторных. Решетка была установлена напротив стены со стороны замка, а с другой стороны — у крепостного рва, одетого камнем; в стену же были вделаны часто посаженные железные броши, каждая с тремя или четырьмя остриями. Кроме того, он велел, чтобы при каждом "воробье" было по десять арбалетчиков, которые лежали бы во рвах и стреляли во всех, кто приблизится до открытия ворот, а в железных "воробьях" прятались бы в случае опасности». Многие писатели, особенно те, что подвизались на разного рода рассказах о страхе и ненависти в «мрачную эпоху Средневековья», старательно списывали у Коммина, а чаще всего еще прибавляли от себя, вставляя то тут, то там поучительные истории и детали: «Напрасно строил он одни за другими ограды, рвы, валы, ловушки, ощетинившиеся гвоздями, выставлял лучников и часовых, — любое движение, любой непривычный шум повергал его душу в тревогу»; и, разумеется: «Любого подозрительного прохожего хватали, приводили к прево Тристану, который приказывал повесить его на дереве по соседству». Те же из прохожих, которым посчастливилось избежать виселицы, тоже не отделывались легко: «Днем и ночью слышались крики несчастных, которых подвергали пытке; по малейшему навету обвиняемого отправляли на виселицу или бросали в Луару, зашив в мешок». Чтобы привести весь букет таких нелепостей, понадобится толстый том.
Болеющий король конечно же старался оградить себя от незваных гостей. Он велел окружить свой замок стенами, оградами и рвами. Какой вельможа, какой добрый буржуа, новый хозяин дворянского поместья, этого бы не сделал? Он выставил охрану. А разве соседние правители — в Бургундии и во Фландрии, в Дижоне и Генте, в Англии и, в частности, в лондонском Тауэре — поступали иначе?
Все, что мы можем прочесть о благочестии и молитвах, а также о поиске реликвий — не всегда чистый вымысел. Но все это слишком утрировано и, во всяком случае, неверно истолковано, ибо представлено как нечто из ряда вон выходящее, как явное проявление помутнения рассудка.
Совершенно верно, что в 1481—1483 годах больной, зачастую терзаемый болью король то и дело приказывал тому или иному бальи или сенешалю, а чаще всего Франсуа де Жена, управляющему финансами Лангедока, Жану Бурре, государственному казначею, дворецким и чиновникам Счетной палаты или епископам, чтобы они перевели средства, произвели оплату и проследили за передачей многочисленных даров в благодарность за молитвы о его выздоровлении. Некоторые думали, что он уже не знает, каким святым молиться — он перебрал их всех. 19 декабря 1481 года он написал приору Нотр-Дам-де-Саль в Бурже, чтобы тот молился Богу и Богоматери, «дабы им было угодно наслать на меня четверодневную лихорадку, ибо на меня напала хворь, от которой врачи говорят, что не исцелюсь без оной, и когда она у меня будет, я сей же час вам сообщу». Месяцем позже, с удовлетворением узнав, что монахи хорошо молились, он благодарил их, настаивая при этом: «Дошло до меня, что есть у вас один подмастерье, благочестивый человек, просите же его молиться за меня».
В феврале 1482 года он благодарил приора реймсского аббатства Сен-Реми и монахов, просивших Бога ниспослать ему исцеление, но и они могут больше: «Нам бы хотелось, если это возможно, маленькую каплю из Святой Ампулы; попытайтесь извлечь ее из флакона, там, где он есть, без греха и опасности». Он также получил чудесный бальзам, переданный Богородицей святому Мартину, и велел помазать себя и тем, и другим. Казначею Дофине Жану де Во в июне того же года поручили каждую среду отправлять в оплату за молитвы два дара: один в Нотр-Дам-д'Эмбрен, другой в часовню Нотр-Дам-де-Грасс. В конце июля Парижский парламент зарегистрировал основание «коллегии и корпуса каноников» с пятнадцатью сотнями ливров ренты в Сен-Жиль-де-Котантен. Наконец, король подарил аббатству
Сен-Жан-де-Латран золотую цепь в сентябре, а в феврале 1483 года — еще одну, весом в пятьдесят одну марку (примерно двенадцать килограммов).
Людовик XI, без всякого сомнения, верил в чудотворную силу некоторых отшельников и «святых людей». Он поручил Ги де Лозьеру, сенешалю Керси и своему дворецкому, отправиться в Неаполь за Франциском из Паулы. Для калабрийского монаха, славящегося своими чудесами, изготовили носилки, чтобы облегчить ему путешествие,
Франциск из Паулы в 1452 году покинул свой орден францисканцев и основал орден минимов, которым предписал полную бедность и великое воздержание. Король помог ему основать монастыри в Амбуазе и Плесси-ле-Туре и многое сделал для водворения минимов в нескольких других городах; в мае 1483 года он написал эшевенам Абвиля, чтобы отблагодарить их за хороший прием, оказанный капелланам и «ораторам» братьев-минимов, «монахам правильного устава... коего мы являемся основателем, покровителем и защитником их привилегий»; он просил раздавать им такую же милостыню, как и другим нищенствующим орденам в городе, особенно «подаяние на гроб».
Весной 1482 года, ослабевший и больной, король, преодолевая усталость, отправился в Сен-Клод в горах Юры помолиться на могиле Иоанна Гентского, святого человека, тоже славящегося своими чудесами. В память о нем Людовик «неоднократно подавал милостыню и многие деньги... а также оклад из позолоченного серебра, красивый и почтенный». Он хорошо об этом помнил и через несколько месяцев, осенью, написал якобинцам из Труа, утверждавшим, что Иоанн Гентский, умерший в 1419 году, был похоронен в их городе, чтобы в точности узнать место погребения. В письме он напоминал, что за несколько недель до своей смерти «сей святой отшельник» предсказал дофину Карлу (Карлу VII) победу над англичанами и рождение сына (Людовика XI). Говорят, что он тогда отправился к английскому королю Генриху V, чтобы побудить его заключить мир, иначе говоря, отказаться от притязаний на французский престол. К папе Сиксту IV король отправил доминиканца Пьера Форже, инквизитора из епископства Труа, чтобы ускорить канонизацию отшельника Иоанна, «сотворившего много благих дел к укреплению веры нашей... и много великих чудес», в частности изгнание англичан.
Монахам из Сен-Клода он уступил «ради благополучия и здоровья его особы и дофина» несколько кастелянств в Дофине, соляные склады в Бриансонне, делопроизводство в Валентинуа и Диуа, а также дорожные сборы в Монтелимаре. Он хотел знать обо всем: «Скажите же нам, готов ли ковчег для мощей монсеньора святого Клода, и покоится ли в нем его славное тело, и в каковой день оно было туда положено, дабы мы могли это отпраздновать»; соблаговолите оповестить нас о том через нарочного и сообщите также, какова длина и ширина «дверец, через которые можно приложиться к раке монсеньора святого Клода».
2. Безумный король: еще одна легенда
То, что король в те годы почитал святые реликвии, не вызывает сомнений. Об этом свидетельствуют предпринятые им шаги и многочисленные письма. Однако только злонамеренные авторы, насмешники или несведущие люди могут этому удивляться и представлять его святошей, предающимся каким-то страхам, выжившим из ума, впавшим в своего рода старческий маразм. Задолго до него, в самом начале истории христианства (а также других религий и верований), люди приписывали большую силу святым мощам и стремились к ним, зачастую тратя много сил, денег и идя на большие жертвы и серьезный риск. Когда венецианцы и генуэзцы пришли на помощь франкским «паломникам» во время Первого крестового похода, их первым успехом, благодаря которому они с триумфом вернулись домой, стало то, что они привезли с Востока святые реликвии. И только со второго раза они занялись налаживанием торговли. Святой Людовик, король Франции, над которым никогда не насмехался ни один современный ему автор и ни один более поздний историк, приобрел за золото терновый венец Христа и щепку от Креста Господня. Их прибытие в Париж в 1239 и 1241 годах было встречено крестными ходами и благодарственными молебнами, в которых участвовали все сословия и общины города и представители властей — Церковь, Университет, Парламент, эшевены, цеховые старшины. Для хранения этих реликвий, а также орудий страстей Христовых, привезенных в 1242 году, король велел выстроить великолепную Святую Часовню — Сент-Шапель, освященную в 1248 году папским легатом и архиепископом Буржским как раз перед его отъездом в Крестовый поход на Восток. Иоанна Беррийского, богатого владыку и большого мецената, жившего много позже, нам не показывают предающимся благочестию, молитвам или размышлениям. В наших учебниках он представлен, скорее, покровителем художников, собирателем редких, ценных, экзотических, даже причудливых вещей. Почему же не упомянуть о том, с каким необычайным старанием он собрал невероятное количество реликвий, от самых ценных до самых незначительных?