Людовик XIV, или Комедия жизни
Шрифт:
— Да, это так же необходимо, как еще один вопрос, на который вашему величеству следует обратить серьезное внимание!
— В чем дело?
— Могу ли я быть откровенной?
— Конечно!
— Ваше величество, вы должны совершенно изменить свою политику относительно вашего супруга!
— Почему?
— Если бы вы следовали тому осторожному и спокойному образу действий, которого придерживались сначала, дела приняли бы другой оборот!
— Разве вы полагаете, что падение Лавальер могло бы предотвратить войну? Мы убедились, что она не имеет никакого влияния на короля. Этим адским планом мы обязаны исключительно герцогине Орлеанской, которая вертит королем, как мячиком!
— Совершенно верно, что герцогиня много навредила нам. Но вместе с тем можно с достоверностью поручиться, что война была бы объявлена и без ее вмешательства. Вы сами, ваше величество, своим образом действий открыли глаза королю!
— Но как же нам исправить эти ошибки? — спросила смущенная королева. — И откуда, Скаррон, вы приобрели эту силу убеждения, эту проницательность?! Вы просто поражаете меня!
Вместо ответа вдова достала из-за своего корсажа маленький золотой крест, усыпанный бриллиантами.
— Вера! — сказала она торжественным голосом и, приблизившись к королеве, указала ей на надпись, вырезанную на кресте: «Toujours maintenu!». — Вот правило, которого я всегда придерживалась!.. Это единственная вещь, доставшаяся мне в наследство, и я сохраню ее до самой смерти, какие бы удары судьбы ни обрушились на меня!.. Следуйте этому правилу, и вы можете быть уверены, что успеете во всех ваших предприятиях, и ваш супруг, хотя бы он овладел целым светом, будет под конец у ваших ног!.. Поэтому постарайтесь придать вашему лицу более веселое выражение, прикажите устроить иллюминацию в Версале и пошлите его величеству поздравительное письмо. Но в вашем поздравлении необходимо выразить легкую надежду на мир, для того чтобы такая быстрая перемена ваших чувств не возбудила подозрение. Когда же он возвратится, примите его как любящая супруга, счастливая его победами. Остальное придет со временем.
— Это совет провинциала иезуитского ордена?
— О нет! Не провинциал дает мне наставления, а я ему! — улыбаясь, отвечала Скаррон.
— Но какой властью обладаете вы?..
— Toujours maintenu! — улыбаясь, отвечала Скаррон.
— Ваше правило обладает в самом деле каким-то волшебным свойством! Чтобы постоянно напоминать себе о нем, мы будем называть вас мадам Maintenon.
— Как прикажете, ваше величество!
Аудиенция кончилась.
Вместе с известиями о блестящих победах короля, приводивших Париж в неописуемый восторг, распространилась интересная новость, что в Пале-Рояле будет дан давно желанный «Тартюф», только под другим названием. В день представления толпы народа стекались в театр. Все билеты были разобраны, а между тем их едва только достало на одну десятую часть желающих. Успех был полный, вполне вознаграждавший Мольера за огорчение, которое причинило ему первое представление «Тартюфа». Но на другой же день председатель Ламуаньон прислал поэту письмо, в котором извещал его, что по настоятельным просьбам архиепископа Парижского «Тартюф» должен быть окончательно запрещен. Недолго думая Мольер написал королю письмо. Лагранж и Тарильер взялись отвезти его в Лилль, где в то время был расположен королевский лагерь. Но письмо Мольера было принято не очень-то благосклонно: у короля было слишком много забот, чтобы заниматься театральными делами. Он был очень недоволен бестактностью Мольера, принял посланных чрезвычайно сухо и объявил им, что вопрос о «Тартюфе» должен оставаться нерешенным до его возвращения в Париж. Король был совершенно поглощен составлением прелиминарных статей договора с Англией, Голландией и Данией. Хотя он и победил, но должен был принять предложенный мир и даже согласиться на участие в нем Испании, для того чтобы отклонить подозрения в завоевательных замыслах, которые могли вооружить против него всю Европу, а Людовик XIV хорошо сознавал, что такая борьба далеко не по силам Франции. Не видя другого исхода, король заключил мир и тотчас же отправился в Париж, оставив в завоеванных провинциях маршала Тюренна и своего брата Филиппа. Анна Орлеанская осталась с мужем и с герцогиней Лавальер.
Король имел весьма серьезные основания оставить обеих дам в лагере.
Во все время военных действий Филипп Орлеанский выказывал такую неустрашимость и мужество, что приобрел полную любовь своих солдат. Но чем больше росла его популярность, тем холоднее и высокомернее делалось его обращение с королем, так что последний имел полное основание подозревать, что брат его не преминет воспользоваться благоприятными обстоятельствами, чтобы отомстить за все оскорбления и унижения. Вот почему Анна осталась
В помощь Анне были оставлены маршал Фейльад и герцог де Лозанн. Анна вполне сознавала трудность своего положения, но если бы ей удалось, вслед за королем, невидимкой пробраться в Париж и подсмотреть, что там творится, она поняла бы, что стоит на краю пропасти, и нет ей спасения. Людовик был ей страстно предан; она знала, казалось, все его мысли, все его планы были ей доверены, но, к несчастью, было нечто, в чем король не хотел или не мог сознаться ей, — это нечто погубило и его, и Анну, а впоследствии и Францию. Он не мог принудить себя сказать Анне, что вдова Скаррон стала его шпионом, через нее он знает все действия испанской придворной партии и всех парижских кружков, ей обязан он многими, весьма важными сведениями и, наконец, что она приобретает над ним, Людовиком, что-то вроде влияния, которое его раздражает и смешит, но от которого он все-таки не может отделаться. Пророни король хоть одно слово об этих странных отношениях, принцесса своим тонким женским тактом, вероятно, угадала бы противника, сумела бы обезоружить врага ловким ударом и таким образом подготовила бы лучшую будущность и себе и Людовику. Но король боялся насмешек Анны, собственная гордость мешала ему сознаться, что он приблизил к себе и сделал участником своей политики личность, чуть не вымаливавшую подаяние у аристократии. Наконец сюда примешивалось еще опасение, не знает ли кое-чего Анна о той аудиенции Франсуазы Скаррон, свидетелем которой был Кольбер. Все эти побуждения заставили молчать короля и отдавали ничего не подозревавшую принцессу прямо в руки ее злейших врагов.
Анна между тем была сильно занята во Фландрии, никто лучше ее не знал и личной бесхарактерности Карла II Английского, и того влияния, которое имел на политику Англии Иаков, герцог Йоркский. Анна деятельно, неутомимо убеждала брата перейти на сторону Франции, отказаться от мира, подписанного другими державами. Арлингтон и остальные министры были почти подкуплены, а Карл, прельщенный громадной цифрой пожизненной субсидии, благодаря которой он мог стать совершенно независимым от парламента, почти соглашался уже передать в руки Людовика Голландию и весь протестантский северо-запад Европы.
Пока шли эти важные политические переговоры, Анна старалась хотя бы внешне наладить отношения с мужем. Из-за его военных подвигов она не только чувствовала к нему уважение, но даже несколько гордилась им. К удивлению, она встретила резкий отпор и сразу заметила, что при ее появлении в обществе принц Филипп тотчас удалялся.
Торжественно встретил короля Париж: все склонилось перед победителем. Королева Терезия, глубоко затаив свои сокровенные мысли, смотрела на Людовика, как на полубога, а временную остановку военных действий считала уже верным миром. Она ведь знала, что пущены в ход все средства, чтобы удержать короля от дальнейших завоеваний, а так как Людовик появился в Париже один, без герцогини Орлеанской и Лавальер, то испанско-австрийской политике Терезии путь был свободен. Королева решила не упускать удобного случая и, точно следуя советам набожной Скаррон, намеренно выдвинула вперед живую, впечатлительную Монтеспан! Увы! Терезия и не предчувствовала, что эта новая интрига послужит лишь к возвышению вдовы сочинителя фарсов и не принесет ей, королеве, ровно никакой пользы.
Да, Скаррон умела пользоваться обстоятельствами. И как хитро, как ловко направляла она всех и все к достижению своей личной цели, видно уже из того, что в первый же день по возвращении с поля военных действий король потребовал ее к себе. Мараметт провел ее в тот самый кабинет, где она была уже раз благодаря Мольеру. Людовик стоял у стола, перебирая ее письма. Гневно блеснул взгляд короля, как только он заметил Скаррон, стоявшую у порога.
— До сих пор вы доставляли нам наивернейшие известия, и если подтвердятся и новые ваши предположения, то, конечно, мы будем вам очень обязаны, но, — тут голос короля дрогнул, — я не могу преодолеть недоверия или просто отвращения, внушаемого мне вами, — лично вами!
— Я нахожу это чувство совершенно естественным, государь, я благодарю вас за откровенность!
— Вы что-то уж чересчур занимаетесь светской политикой, что вовсе нейдет такой строго набожной женщине, как вы!
Как согласовать эти противоречия?
— Государь, желание восстановить Царство Божие на земле можно также назвать политическим стремлением, высшей, небесной политикой.
— Оставьте парадоксы. В ваших доносах нет и следа этой божественной политики, а, став шпионом в придворном кружке моей супруги, вы губите тех, кто вам доверяет. Вы лицемер, святоша, настоящий тип мольеровского Тартюфа! Я не терплю подобных людей!