Людовик XIV
Шрифт:
Повторим лишний раз: нравы — еще не все. В 1686 году, например, Мадам Елизавета-Шарлотта не считала своего деверя истинно набожным человеком. Она писала, что король воображает, будто он набожен, потому что не спит больше ни с какой молодой особой [80] . А вот двадцать лет до этого французы считали наоборот: их государь набожен, несмотря на то, что у него были молодые фаворитки. Simul justus et peccatot [81] (одновременно праведник и грешник). Пасхальные и рождественские посты сразу не превратили Людовика в остепенившегося монарха. Но они постоянно приобщали его к Закону Божьему, без которого нравственная жизнь немыслима, напоминали ему о догматике, своего рода «арматуре» веры. Людовик не принимает себя за Аполлона; он также не отождествляет себя с Зевсом Олимпийским; и этим он обязан христианству.
80
Елизавета-Шарлотга
81
Слова Лютера.
Если бы мы перестали читать нравоучения (и повторять то, что авторы учебников и исторических романов вбили и нам в голову), то вовсе не авторитарность короля нас удивила бы, а нечто совсем другое. Давайте сравним ее с деспотизмом, с тщеславием, с беспределом, отсутствием чувства меры любого современного диктатора — красного или коричневого! Нас, наоборот, должны были бы удивить относительная мудрость, настоящая сдержанность, старание поступать разумно, здравый смысл, которые проявлял Людовик XIV, в то время как он обладал такой обширной властью и осуществлял личное правление в течение более чем полувека. И чувством меры, этим соединением ценнейших качеств, король был обязан религии. А если нельзя отрицать участие духовников в воспитании своей паствы (хотя понятие меры и плохо увязывается с образом отца Летелье), то надо думать, что вклад проповедников был еще больше. Во время рождественских и пасхальных постов они часто ставили в пример монарху библейского царя Давида. Давид — избранник Божий, помазанник Божий. Тот факт, что он выскочка, — в то время как королевский дом Франции ведет свое начало от IX века, — не имеет большого значения или же этот факт должен обуздать гордыню Бурбонов. А вот тот факт, что Давид — грешник перед обществом, изобличенный Натаном, напоминает королю Франции, что Бог ставит веру и надежду выше всех проблем плоти, что Господь наблюдает за королями и что короли не обладают всеми правами. Юпитер изменяет законы морали по своему усмотрению, Аполлон может действовать как ему вздумается, христианский же король, король — наследник Давида, должен давать отчет Господу о своем поведении. Права, которыми Бог наделяет властителей, историография представляет иногда как нечто не имеющее пределов, а на самом деле эти права идут от Ветхого Завета и нам передаются голосом Маскаронов и Бурдалу.
Если Давид представлен Людовику XIV как абсолютная модель для подражания, то это не мешает духовенству усилить воздействие преподанного урока, ссылаясь на пример еще какого-нибудь французского короля. Речь идет в данном случае о Людовике IX Святом, о монархе, с которого надо брать пример, от которого происходит создатель Версаля и который, как мы знаем, является его триста шестьдесят восьмым потомком{150}. В XVII веке панегирик — форма, весьма ценимая, священного красноречия: Боссюэ, Бурдалу, Флешье и Маскарон соперничали в этом жанре. В праздник Святого Людовика (25 августа), — день ангела короля, — а также День армии, практически день национального праздника, — Людовик XIV традиционно выслушивает речи, восхваляющие, прославляющие и превозносящие добродетели его благочестивого предка. При дворе и в Париже, в городах и поселках, в военных лагерях отмечается память Людовика Святого. В то время как духовники Людовика XIV призывают его непосредственно подражать тем или иным качествам своего предка, десятки, сотни других клиров поясняют его подданным, каким должно быть, в сущности, поведение монарха.
Среди них есть подхалимы: в день Святого Людовика в 1699 году офицеры королевского полка услышали в полевой часовне Марли весьма странный панегирик, произнесенный отцом Элуа, францисканцем. «Он процитировал в конце своей проповеди, — пишет «Меркюр галан», — все замечательные высказывания Людовика XIV, представив их как сентенции, произнесенные этим королем начиная с тринадцатилетнего возраста во всех важнейших случаях, и это выглядело изящно и весьма любопытно»;{195} и тем более любопытно, что в этот день следовало бы восхвалять Людовика IX, а не канонизировать Людовика XIV. Но были также, слава Богу, и настоящие церковные ораторы. В частности, Флешье. Проповедь, которую он произнес 25 августа 1681 года в церкви Сен-Луи-ан-л'Иль, была образцом панегирика{39}. Среди слушателей не хватало только Людовика XIV, но он, конечно, вскоре познакомился с текстом выступления или с его резюме.
Флешье цитирует стих из притчи: «Сердца королей в руках Господа». Итак, с самого начала без околичностей, без всяких преамбул, с места в карьер оратор изобличает недостойный образ жизни неблагочестивых монархов: «Когда сердца королей находятся в их собственных руках и когда Господь, в силу тайного решения своего Провидения или своего Суда, предоставляет их самим себе, они, увы, опьяненные собственным величием, забывают Того, Кто сделал их великими; и тогда у них нет больше иных законов или правил, кроме их собственной воли. Все, что соответствует их желанию, им представляется дозволенным; чванство, светская суета, чувственные наслаждения полностью занимают их мысли». За этим следует изобличение
Три порока присущи верховным правителям: «самолюбие, которое заставляет их стремиться к славе, заботиться преимущественно о своих интересах, о своих удовольствиях и относиться с безразличием ко всему остальному; ложное представление о независимости, из-за чего они убеждены, что им доступно все, чего они желают; светскость, которой они так дорожат и которая их приводит к неверию или по меньшей мере к безразличию». Людовик Святой уберег себя от «этих трех язв». Подразумевается, что его потомки — в частности, тот, кто ему наследует сегодня, — должны были бы делать то же самое с Божьей помощью. Восхваление Людовика IX не переходит в угодливую лесть и становится предостережением славно царствующему ныне королю. Справился ли он со своим самолюбием, толкающим его к завоеванию славы? Всегда ли он помнит, что Закон Божий, естественное право и даже законы королевства превыше его личной воли? Вылечился ли он по-настоящему от «светскости»? Панегирик, который Флешье произнес в Сен-Луи-ан-л'Иль, является шедевром католического красноречия. Мы должны понять, что триста лет назад этот вид красноречия представлял собой, по отношению к Людовику XIV, стремление провести воспитательную работу в религиозном и нравственном отношении.
На Людовика, помазанника Божьего, старшего сына Церкви, наихристианнейшего короля, возложена тяжелая корона, она еще сильнее давит, чем та, которая на него была возложена при коронации. Поскольку последователи пророка Натана не могут беспрестанно читать королю нотации, они его воспитывают косвенным путем. Они поочередно ему представляют библейский образ короля Давида, друга Господа, автора псалмов, прощеного грешника, и средневековый образ Людовика IX, честь и славу французского королевского дома. Благодаря этому Людовик Богоданный никогда не принимал себя ни за какое-то божество, ни за великого падишаха.
О достоверности этого свидетельствует такой исторический факт. В первое воскресенье пасхального поста 1702 года отец Ломбар из ордена иезуитов говорил проповедь в присутствии короля: «Dominum Deum tuum adorabis, et illi soli servies» («Ты будешь любить Господа Бога твоего и только ему одному будешь служить»). Итак, пишет отец Леонар из Сент-Катрин, оратор «живо показывает, что знатные и простые люди должны прежде всего служить Господу Богу. Он дошел до того, что стал делать резкие выпады против придворных и военных и, изложив в деталях то, что они делают, перечислив их каждодневные страдания и опасности, которым они себя подвергают, заявил, что все это не принесет им спасения и т. д., вследствие чего многие слушатели его проповеди, обеспокоенные этим настойчивым нравоучением, стали громко говорить друг другу после проповеди: «Надо, значит, оставить королевскую службу, чтобы начать заботиться о спасении души». Другие уверяли, что Людовик XIV рассердился на отца Ломбара до такой степени, что запретил ему произносить публичные проповеди (в общем, как мы бы сегодня сказали: за призыв «отказываться от военной службы по религиозным соображениям»). Тогда иезуиты с улицы Сент-Антуан — страшно озабоченные этим скандалом — предупредили своего коллегу и посоветовали ему сбавить тон; затем отец де Лашез представил от имени ордена иезуитов извинения Его Величеству.
Интересно то, что случилось потом. Людовик XIV ответил своему духовнику, что он был очень удивлен распространившимися ложными слухами, что отец Ломбар в своей проповеди сказал правду, что он лично был очень доволен этим, что он очень хорошо знает ту разницу, которая существует между ним и Господом Богом, что он не претендует прослыть тем, кем не является, и доволен, что отец проповедник дал понять: «его подданные должны относить к Богу, а не к нему все, что они делают, находясь на королевской службе»{195}. На примерах ссылок на Давида и Людовика Святого король очень хорошо усвоил уроки священного красноречия.
Отцу Ломбару не помешали довести до конца службы пасхального поста, но больше его не приглашали…
«Интересы Неба»
Тартюф, это все знают, брал на себя обязанность защищать motu proprio (по собственному почину) «интересы Неба». Когда же Людовик XIV посвящал себя защите этих интересов, он считал, что выполняет свои обязанности короля, осуществляет те или иные свои королевские права, свои королевские прерогативы. Начиная с 1516 года назначение епископа — одна из этих главных религиозных прерогатив монарха. Болонский конкордат предоставлял королю Франции эту привилегию, создавая этим самым опасность неверного выбора. Но Людовик XIV, которого часто упрекали в том, что он действует исключительно по собственному усмотрению, редко делал неверный выбор.