Людовик XIV
Шрифт:
А скоро к ней присоединится Академия надписей, и художники Куапель и Риго роскошно оформят ее зал заседаний. А Академия художеств, много раз переезжавшая с места на место, найдет наконец 15 марта 1692 года достойное обиталище в здании, пристроенном Лево в 1661–1663 годах на аллее Кур-ля-Рен. Через десять лет после этого щедрый Людовик уступит ей квадратную гостиную и свою бывшую библиотеку, чтобы академия могла сделать выставку своих коллекций. Вскоре в большой галерее будут проведены с любезного разрешения короля, в 1699, 1704 и 1706 годах, «салоны», публичные выставки картин и скульптур, выполненные господами академиками. В 1692 году, также переехав из Пале-Рояля, Академия архитектуры, последняя академия, обязанная своим рождением королевскому покровительству, разместится в бывших апартаментах Марии-Терезии. Академия наук, самая громоздкая из всех из-за своих коллекций, тоже переедет в Лувр в 1699 году, в бывшие апартаменты короля. Ее ученые заседания будут проходить в зале Генриха II; прекрасное чучело верблюда и слон, препарированный
В то время как Людовик XIV уступает академиям все больше и больше места в Лувре, старый дворец со своими не очень богатыми приделами и маленькими залами открыт для посетителей, принадлежащих к разным сословиям. Воля короля постепенно возобладала над мещанскими предрассудками Кольбера, который считал Лувр более величественным и больше подходящим для короля, чем Версаль. Людовик XIV дарит Лувр нации. И он это делает не из-за мимолетного каприза, а обдуманно подписывая в течение сорока пяти лет десятки ордеров на вселение. Одни ордера достаются придворным — де Сент-Эньяну, де Вивонну, мадам де Тианж; другие — близким придворным, которые служат в самом Лувре и обедают за одним столом с королем, как, например, Сеген, комендант дворца, в обязанности которого входит поддерживать порядок, прогонять незаконных квартирантов, проституток и бездомных, вселившихся самовольно в незанятую квартиру, клошаров и воров. Но большинство квартир на первом этаже и на антресолях большой галереи демократически и с большой щедростью предоставляется ученым или представителям мира искусств.
К 1680 году там уже жили Израэль Сильвестр, гравер; Жан Верен, декоратор; Гийом Сансон, географ; Пироб, оружейных дел мастер; Ренуар, чистильщик оружия; Вигарани, конструктор знаменитого машинного отделения зала театра; скульптор Жирардон, очень комфортабельно устроившийся; Ренодо-младший, редактор «Газетт де Франс»; гравер Шатийон; Анри-Опост Бидо, часовых дел мастер; Андре-Шарль Буль, краснодеревщик{199}. Эти привилегированные личности, часто выходцы из самых нижних слоев разночинцев, нисколько не чувствуют себя не в своей тарелке в этих высокопрестижных местах. Они там располагаются по милости короля, потом потихоньку расползаются вширь и, наконец, захватывают помещения, на которые не имеют никаких прав. Жирардон расставляет свои коллекции и устраивает свои мастерские в отсеке галереи древностей и даже помещает туда мумию.
Во дворце находится еще часть королевских коллекций, которая станет ценнейшим ядром будущего музея Лувра. Он вмещает большую часть древностей, принадлежавших королю, привезенных из Италии, сначала по приказу Мазарини, а потом по приказу Кольбера, собирающего коллекцию для короля. Тут еще находится королевская типография, которая работает со страшным грохотом и мешает жить соседям. Все удивляются, что, несмотря на опасность пожара, король отдал аптеку-лабораторию, находящуюся во дворе дворца, отцам Эньяну и Руссо, которых все стали вскоре называть «капуцинами Лувра».
Эти разношерстные люди, которых Его Величество приглашает, допускает или терпит, чувствуют себя здесь как у себя дома, потому что им дано было право здесь проживать и потому что им здесь удобно. Когда Париж устраивает празднества на реке, в частности в августе 1682 года, по случаю рождения герцога Бургундского, артисты, живущие во дворце, возводят вдоль большой галереи подмостки, на которые за деньги пускают публику. И в свою очередь, они милостиво соглашаются помочь успешно провести церемонию. В данном случае Жан Верен расставляет фонарики, которые украшают огромный фасад. В 1704 году Жирардон сделает то же самое в честь молодого герцога Бретонского.
Некий негласный договор вступил в силу в 1672 году. У короля остается от Лувра исключительно недвижимое имущество. Артисты, обосновавшиеся во дворце, здесь вьют свое гнездышко, там удваивают, вертикально или горизонтально, площадь своих мастерских или своих жилищ. Иностранцы жаждут посетить эти места: в 1698 году англичанин Листер, например, приедет, чтобы полюбоваться знаменитой мумией Франсуа Жирардона. У парижан же есть много возможностей проникнуть во дворец, чтобы либо познакомиться с лабораторией химиков-капуцинов, либо посетить салон-выставку, либо присутствовать на дружеских или семейных празднествах, которые устраивали Вигарани или Буль.
В 1682 году Европа и Франция совершенно справедливо восторгаются совершенством Версаля, изумительной законченностью и единством архитектурного великолепия, окружающей красотой, прекрасными спектаклями и общим видом двора, который уже сам по себе является спектаклем. Но Версаль — это Во-ле-Виконт, только в десять раз больше по площади. Самый удивительный успех Людовика XIV — это не Версаль, это новый Лувр, по-прежнему королевский, но ставший разночинным, если можно так сказать (а разве придворные не пересекли Севрский мост?). И этот успех настолько бесспорный, что кажется само собой разумеющимся, а это всегда свойственно лучшим изобретениям и самым удачным творениям. Если у Версаля есть все, чтобы ослеплять и очаровывать, национализированный Лувр — не как достояние государства, а как своего рода элитарное и народное коллективное владение — заслуживает, пожалуй, еще большего прославления и возвеличивания. Ежедневно и с каждым годом все сильнее становилось желание короля Франции превратить самый большой дворец в Европе в настоящий храм искусства, сделать его доступным для всего народа.
Барокко и классицизм
В течение нескольких последних лет, до того как король благородно и великодушно отказался от Лувра, о назначении этого дворца было много споров. У Кольбера не было сомнения: достройка Лувра укрепила бы репутацию юного монарха, к тому времени уже достаточно знаменитого, крепче привязала бы короля к своей столице. «Постройка Лувра имела, с его точки зрения, общенациональное значение, она была как бы неотъемлемой частью его монархической системы»{279}. В знаменитом письме, написанном в сентябре 1663 года{291}, министр сокрушается: 15 000 ливров истрачены за два года на Версаль, дом, который «служит больше удовольствиям и развлечениям Его Величества, чем приумножению его славы», а вот «Лувром король пренебрег»{291}. Это «короткое письмо» не оставлено без внимания: если королю в Версале доставляет удовольствие находиться в маленьком замке Лево и гулять в прекрасном парке, разбитом Ленотром, Людовик XIV еще не решил оставить Париж (тот Париж, который так дорог его матери) даже теперь, когда Кольбер перевел его из Лувра в Тюильри, пока Лувр не будет перестроен так, чтобы стать достойным постоянной королевской резиденции. К тому же, будучи прирожденным архитектором, мог ли король пренебречь возможностью руководить параллельно двумя большими стройками, достойными Его Величества и его королевства, одна из которых будет предназначена в основном для развлечений, а другая будет служить приумножению его славы? До 1670 года вклады на строительство парижских дворцов вдвое превышают те, которые предоставляются Версалю. Счета ведомства строительных работ весьма красноречивы:
| Годы | Париж (в турских ливрах) | Версаль (в турских ливрах) |
| 1664 | 855 000 | 781 000 |
| 1665 | 1016 000 | 586 000 |
| 1666 | 1036 666 | 291 000 |
| 1667 | 858 000 | 197 000 |
| 1668 | 909 000 | 339 000 |
| 1669 | 1108 000 | 676 00045 |
Разрыв обозначится в 1670 году (Версаль будет стоить 1 633 000 франков, Париж — 1 150 000), а в следующем году он еще увеличится (Версаль поглотит 2 621 000, а Лувр — только 789 000), и в 1672 году, и в 1678-м, а особенно в 1680-м контраст расходов на Версаль и на Париж будет огромен: соответственно 2 144 000 и 117 000, 2 179 000 и 52 000, 5 641 000 и 29 000.{45} Очевидно, что Людовик XIV потратил столько на строительные работы в Лувре и в Тюильри не для того, чтобы создать иллюзию деятельности, и не для того, чтобы успокоить упрямого министра. По крайней мере, до кончины Анны Австрийской король ориентировался на Лувр, на великий Лувр.
Исходя из этой позиции, король и суперинтендант строительства объявляют в 1664 году конкурс на проект восточного фасада дворца. Речь идет в принципе о главном входе. Каков бы ни был талант Лево, время, кажется, пришло устроить соревнование не только между французами (Уденом, Франсуа Мансаром, Маро и Коттаром), но еще и между французами и итальянцами. Итак, менее чем за два месяца Бернини находит необходимое время (май — июнь 1664 года), чтобы начертить план, сделать вертикальную проекцию этого великого замысла. В центре «овальный, выпуклый павильон с двумя рядами лоджий, расположенными друг над другом между огромными пилястрами», а «два вогнутых крыла вытянуты в сторону двух павильонов прямоугольной формы и одинаковой высоты. Аттик и затем балюстрада из статуй завершают постройку»{279}. По справедливой оценке Кольбера, внешнее оформление «замечательно и роскошно». Но проект в целом не учитывает или игнорирует то, что практически необходимо для использования резиденции. Он просит «кавалера Бернини… пересмотреть проект и переделать его еще раз». Несмотря на свою непомерную гордость и обидчивость, великий архитектор соглашается и за зиму разрабатывает второй проект. По этому факту можно судить о большом авторитете короля Франции. В новом проекте уже меньше уделяется внимания необычному оформлению, а гораздо больше учитывается то, что необходимо для практического использования здания. Папа Александр VII предоставляет Бернини специальный отпуск, и кавалер отправляется в Париж со своим сыном и двумя сотрудниками. 4 июня 1665 года Людовик XIV оказывает ему самый ласковый прием в Сен-Жермене.