Людовик XV и его эпоха
Шрифт:
Во время присутствия в совете король приказал дофину отправиться в Медон и там оставаться впредь до нового приказания. Королева и министры пробовали примирить с ним короля, но король был непреклонен.
Известие об этом изгнании и причине, побудившей к нему короля, дошло до парламента. Парламент ожидал только случая, чтоб обнаружить свои неудовольствия, всегда пробуждавшие народ, как бы он ни был усыплен. Г. де Медон пошел к королю и сделал ему представления об изгнании принца, который принадлежал не столько ему, сколько государству, которого он в свое время сделается государем. Король согласился
Вот почему Шуазель, объявив себя за фаворитку, объявил себя против дофина и, приняв сторону парламента, сделался врагом иезуитов.
Что касается благорасположения дофина к иезуитам, то в этом не было никакого сомнения.
Король знал, что дофин с большой точностью исполнял всегда обязанности христианина, и, будучи сам в душе человеком религиозным, он очень был доволен тем, что сын его поступает таким образом.
Однажды королю донесли, что дофин часть ночи проводит обыкновенно, распростершись пред св. Распятием в одежде иезуита.
Король никак не хотел этому верить, но однажды, когда он возвращался к себе Около трех часов пополуночи, один из приближенных маркизы Помпадур предложил ему убедиться, если ему угодно, в этом ночном занятии дофина.
Король согласился, потому что все еще сомневался; его провели в отделение дофина, дверь которого была отворена для прохода короля, и, войдя в залу, он заметил в комнате своего сына человека, стоявшего на коленах пред Распятием в одежде иезуита.
Этот человек был обращен к королю спиной, и потому он не мог видеть его лица; но кто же другой, кроме дофина, мог быть в три часа ночи в комнате дофина?
Итак, король не мог уже не верить, что принц виновен в этой излишней набожности.
И действительно, в глазах короля, который возвращался в три часа ночи с какой-нибудь оргии, язык которого ощущал еще вкус вина, ноги которого чувствовали еще слабость, долженствовало быть преступлением то, что сын его, молодой принц лет двадцати пяти, молился и приносил покаяние.., но не за свои грехи, потому что его могли упрекать только в том, что он жил слишком свято, а за грехи своего отца!
Кроме того, мы сказали, что дофин был против союза с Австрией, что было новой побудительной причиной для Шуазеля объявить себя против него.
Однако герцог Шуазель понимал, что в борьбе своей с первым принцем королевского дома, с наследником короны, ему не довольно было иметь на своей стороне короля, императрицу Марию-Терезию, маркизу Помпадур и парламент; ему надобно еще было, чтоб вся его фамилия занимала значительные места; чтоб его родственники были в силе, для того чтоб предупреждать его о малейшей опасности, угрожающей его власти, подобно тому, как паука предупреждает малейшее дуновение ветра, заставляющее дрожать его паутину.
Он начал сообщать свои виды и объявлять свои сокровеннейшие планы своей сестре, большой интриганке, женщине чрезвычайно умой, хитрой и решительной.
Беатриса, графиня Шуазель-Стенвиль, была канониссой, как госпожа де Тансен, и уверяли, что она имела еще с госпожой де Тансен и то сходство, что любила своего брата любовью более нежели
Графиня де Шуазель-Стенвиль была вызвана в Париж, где сначала старались, но без успеха, выдать ее замуж за принца Бофремона, который уклонился от этого брака. Через некоторое время после этих неудавшихся переговоров о брачном союзе она вышла замуж за герцога Граммона, согласившегося на этот союз вследствие обещания, данного ему Шуазелем, снять запрещение с его имений.
С этого времени герцогиня Граммон имела у себя значительный двор, что заставляло маркизу Помпадур не раз морщиться и дуть губы.
Когда герцог Шуазель сделался министром, а графиня Шуазель герцогиней Граммон, то все Шуазели, какие только были на свете, начали стекаться ко двору. Тогда, чтоб получить видное место при дворе, достаточно было называться Шуазелем и принадлежать какой-нибудь мужской их ветви.
Прежде всего герцог Шуазель, сделавшись пэром 10 декабря 1758 года, заменил себя в Венском посольстве графом Шуазелем.
В 1759 году Леопольд-Карл де Шуазель-Стенвиль сделан Альбийским архиепископом, в ожидании Камбрейского архиепископства, которое было ему обещано.
В 1760 году граф Шуазель, посланник в Вене, сделан камергером королевского двора, а одна дама де Шуазель — Ремиремонтской канониссой и игуменьей монастыря св. Петра в Меце.
Сделавшись камергером, граф Шуазель, посланник венский и генерал-лейтенант австрийский, оставляет свое посольство и вступает на службу в чине генерал-лейтенанта во французскую армию.
Спустя некоторое время герцог Шуазель дает сам себе Туреньское губернаторство, главное управление почт и соединяет министерство иностранных дел с министерством военным.
Тогда он делает де Шуазеля-Бопре генерал-майором, Шуазеля де ла Бом, служившего подпоручиком в шотландском войске — полковником драгунского полка имени графа д'Обинье, а графа Стенвиля — генерал-инспектором инфантерии.
Сделав эти распоряжения по духовной части, по дипломатии и по войску, герцог Шуазель делает свои распоряжения по министерствам. Граф Шуазель, бывший венский посланник, камергер и генерал-лейтенант армии, назначается полномочным министром на Аугсбургском конгрессе в мае 1761 года; 13 следующего октября он назначен министром иностранных дел; 14-го — главноуправляющим морским министерством и потом пэром Франции. Впоследствии он принял титул герцога Пралена, получил должность наместника Бретани, между тем как жена его получила табурет у королевы.
Госпожа де Шуазель-Бопре сделана игуменьей Глоссиндского монастыря; г. Клезиа, герцог Шуазель сделан кардиналом; г, де Шуазель-Бопре — генерал-лейтенантом; виконт Шуазель — пехотным бригадиром; г. де Шуазель де ла Бом — генерал-майором; наконец, барон Шуазель — посланником при Сардинском дворе.
Все Шуазели мужского и женского пола, которых мы здесь поименовали: посланники, министры, кардиналы, губернаторы провинций, бригадиры, генерал-лейтенанты, генерал-майоры — составляли, что называется, династию Шуазелей — династию, повинующуюся герцогу Шуазелю, своему главе, по одному его мановению, по одному его слову.