Люфтваффельники
Шрифт:
Голодный рыцарь с почтительной благодарностью принимал милостыню, которую подавал многочисленный прохожий люд жалкому нищему. Спать рыцарю приходилось на скотных дворах, а все чаще — просто под открытым небом и нередко — под проливными дождями.
Рыцарь медленно пробирался к своему родовому замку, с большим трудом передвигая уставшие ноги и тяжело опираясь на деревянный посох, с приходом каждого нового дня, неизбежно осознавая всю иллюзорность славы и тленность величия.
Все ближе и ближе, с каждым шагом приближаясь к своему дому, рыцарь непроизвольно убыстрял темп движения, несмотря на хроническую усталость,
И вот уже вдалеке — на самом краю горизонта показался знакомый с раннего детства шпиль величественного замка с гербом грозного и воинственного рода славных предков знатного рыцаря.
Сердце рыцаря неожиданно забилось по-новому, непривычно для своего хозяина — гораздо чаще и сильнее, отчаянно стремясь вырваться за пределы грудной клетки и железной брони… Так сердце рыцаря еще не билось никогда и нигде — ни во время азартной охоты на затравленного зверя, ни на хмельном пиршестве, ни в победоносном кровавом бою, ни в страстных объятьях обворожительной красавицы…
Сердце смертельно уставшего пилигрима билось трепетно — оно, то неслышно замирало и полностью остановившись, уже через мгновение изо всех сил рвалось на свободу, тщетно ища выход для неожиданно приятных, но совершенно необъяснимых чувств и удивительных эмоций, наполняя израненное тело рыцаря незнакомым ему ранее сладостным волнением…
И вот, гремя мятыми и поврежденными в бою доспехами, рыцарь неожиданно для самого себя перешел на бег и первое, что открылось взору утомленного путника… — была его отвергнутая молодая жена, которая все это время стояла на дороге почти нагая, прикрывая ослепительную красоту своего гармоничного тела только мятой простыней с брачного ложа!
Рыцарь тяжело рухнул перед ней на колени и, обняв своими израненными руками стройные ноги прекрасной девы, зарыдал.
Суровый воин плакал впервые в своей жизни. Его мятежную душу переполняла буря противоречивых эмоций — от жгучего стыда, до искренней радости.
В тот момент, когда еще только первые слезы жалкого пилигрима стекали по лицу, покрытому толстым слоем дорожной пыли, а его тело сотрясали неудержимые рыдания, рыцарь почувствовал, как на его смиренно склоненную голову легла изящная девичья рука…
Остаток своей жизни рыцарь положил на то, чтобы создать большую крепкую династию, в которой было много прекрасных детей, зачатых и взращенных в родительской любви и нежности, красавица жена и небольшое, но процветающее имение…
48. Мороз
Во попали, так попали! За окном казармы на градуснике целых -42 градуса по Цельсию! Пипец! Фантастика! Аж представить страшно! — 42, куда деваться?! И такая радость на Урале?! Как вспомню, до сих пор мурашки по спине бегают, причем, каждая, размером с приличного бегемота.
Слов не хватает, чтобы выразиться адекватно и в рамках разумного приличия! Остались одни эмоции и те, всё больше упаднические — на грани безысходной истерики … и с явновыраженным нецензурным уклоном!
У национальных кадров «а-ля-Кавказ, очень средняя и весьма южная Азия» случился непроизвольный, но весьма продолжительный ступор с неконтролируемо-паническим выпучиванием угольно-карих глаз.
Вечно смуглая кожа теплолюбивых
С резким понижением температуры за бортом казармы и внутри ее, «горячий» темперамент наших «настоящих мужчин» заметно поостыл. А куда деваться, когда персональная тушка постепенно остывает, а нижняя челюсть начинает самопроизвольно (независимо от желания хозяина) отбивать отчаянные сигналы «SOS» по азбуке незабвенного Морзе! Громко так… и, что характерно — непрерывно!
А глаза?! Глаза?! Какие у них были глаза?! Глаза — это нечто! Огромные, выразительные, наивно-трогательные и жалостливые. Такого неприкрытого страха и абсолютной потерянности в темно карих глазах ребят с уютно-комфортного юга (генацвали and аксакалы), мы еще никогда не видели.
Всё, пиндец, для них — нац. кадров в смысле, никакой формы жизни, включая даже «неразумную и спонтанную», за пределами нашей казармы уже не существует.
Там космос, вакуум, бабай-кирдык-кальтен-жопа. Причем, слово «жопа», с заглавной буквы и с двумя «п» — Жоп-па! Легендарный «3,14здец», просто банально отдыхает, там — Жоп-па! У-уууу!!!
Выставить представителей национальных меньшинств за дверь — верная смерть. И, наверное, даже — почти мгновенная?! Причем, даже не от самого небывалого мороза, а просто от элементарного шока и всепоглощающего ужаса.
– 42?! Жоп-па! Действительно страшно! Конец света!
Потом, между степенными затяжками душистого кальяна на «малой родине» можно будет всю оставшуюся жизнь, если выживешь, конечно, неторопливо и солидно рассказывать «глЮпому и зеленому» молодому поколению в тюбетейках, героические эпосы из своей армейской жизни о «шайтан-урал-земля», где живет невиданный и жестокий «лютый-капец-3,14здец-морозяка». Слушайте и удивляйтесь — был, видел, мерз как собака, но чудом выжил (хвала Аллаху), и заклинаю вас всеми святыми, в ту сторону, куда показывает единственная стрелка непонятных и странных часов (которые даже почему-то не тикают), под идиотским названием «компас», ездить нельзя! Там живет «холодная белая смерть»! УУуууу!!!
А говорят, где-то в Оймяконе (по дружному и единогласному мнению нац. кадров вообще проклятая небом земля) стоит памятная стела с табличкой и надписью в -67,7 по Цельсию (сподобилось такое счастье в 1933 году). Сам не видел ни стелу, ни табличку, ни того мороза, и, честно говоря, не горю желанием. Совсем! Никогда! Даже и не уговаривайте…
Абсолютно не желаю, не только лично засвидетельствовать данную температуру, но даже и слышать о ней не имею ни малейшего удовольствия. Упаси господи! Эту бы пережить без потерь обмороженных конечностей и половых органов… (не смейтесь, один придурок из соседней роты, на спор, решил пописать на улице, потом в медсанчасти отдыхал почти месяц — крайнюю плоть обморозил), а так же других пагубных последствий для персонального здоровья.