Люфтваффельники

Сидоров Алекс

Честно говоря, многие ребята сходятся во мнении, что эта липа всем своим примером давало нам моральные силы вынести все многочисленные тяготы и искусственно созданные лишения воинской службы, которые были неизменными спутниками повседневной жизни курсантов.

Дерево как бы подбадривало нас: «Мол, смотрите, мне гораздо хуже, чем вам, но я держусь уже много десятков лет, и вам надо держаться, не смотря на усталость, на сложности в учебе, на желание все бросить и отчислиться из училища. Более того, вы — ребятки рано или поздно выпуститесь из этого военного училища и разъедитесь, а я так и останусь здесь, стоять посреди дороги в каменном мешке. И быть может, настанет такой момент, что через пару десятков лет, вы привезете

сюда в ставшее родным училище своих сыновей, которые тоже будут ходить строем по этой же самой дороге, прижимаясь немного вправо, чтобы обходить стороной мой гордый ствол. И вполне возможно, что в торжественный день получения вашим сыном первого офицерского звания, вы все вместе встанете у моего ствола в тени ласковошуршащей гостеприимной кроны для того, чтобы запечатлеть радостный момент в вашей жизни на памятной фотографии». Прошу прощения, пробило на лирику…

Итак, дерево росло на самой дороге, что создавало ряд неудобств для беспрепятственного прохождения многочисленных колонн курсантских подразделений. Приходилось немного прижиматься к правому бордюру дороги, чтобы гордое дерево оставалось по левому «борту» строя. Грузовые машины по этой дороге не ездили. Для них была предназначена так называемая «тыловая» дорога училища, которая тянулась по задворкам и выходила прямо на курсантскую столовую, оружейные склады и свинарник. А по центральной дороге ходили только монолитные строи курсантов, и очень редко проезжала генеральская черная «Волга» с начальником училища, которому по статусу было положено иметь служебный автомобиль, и было лень прогуляться пешочком от штаба до главного учебного корпуса. Места для беспрепятственного проезда «Волги» с драгоценным телом любимого начальника вполне хватало, а мы привыкли обходить нашу красавицу-липу стороной и строй курсантов уже автоматически при подходе к дереву, без какой-либо дополнительной команды со стороны офицера, самопроизвольно принимал немного вправо.

Однажды, в строгом соответствии с расписанием нарядов и караулов, наше классное отделение заступало во внутренний караул по училищу. Заступали далеко не в первый раз. Все знакомо, все отработано, все отлажено до автоматизма, прошито в подкорке головного мозга и функционирует независимо от сознания курсанта, фактически на уровне животных инстинктов. Обычная и ничем непримечательная скучная рутина на ближайшие сутки.

Мы пришли с обеда, получили оружие, боеприпасы. Старательно подогнали обмундирование, перемотали портянки, начистили до зеркального блеска сапоги и бляхи на поясных ремнях, построились и под руководством командира взвода несравненного лейтенанта Зайчика, двинули на плац училища для участия в «увлекательной» и монотонно-длительной процедуре развода.

Развод караула — это, когда дежурный офицер по училищу будет минимум в течение часа компостировать нам мозги, подробно опрашивая каждого курсанта на предмет знания статей из Устава гарнизонной и караульной службы. Причем, курсант должен ответить не просто близко к тексту, а исключительно дословно процитировать нетленные строки из раздела: «Права и Обязанности часового». Короче, тоска смертная, все уже выучено не просто наизусть, а уже прописано на генетическом уровне, но изменить ничего нельзя, так было установлено в армии за тысячу лет до нас и так будет после нас. Такова военная «селява».

Двигаясь четким строем в сторону плаца, каждый из нас, мысленно прокручивал, освежая в памяти, выученные ранее определения, понятия, права, действия и обязанности, а так же все, что хотя бы отдаленно связано с несением караульной службы, вплоть до экстренных действий, когда «часовой услышит лай караульной собаки». Эту статью Устава гарнизонной и караульной службы любой из нас тоже знал на зубок, хотя в авиационном училище караульных собак отродясь не было. Но, тем не менее.

Получилось так, что

ребята из первой шеренги задумались о предстоящем разводе караула и вопреки отлаженной привычке, не приняли вправо при выходе на центральную дорогу, и наша красавица-липа оказалась ровно по середине первой шеренги на пути бодро шагающего 45-го отделения. Лейтенант Зайчик заметив такую оплошность впередиидущих ребят, для того чтобы не останавливать строй отделения, не сдавать назад и не обходит дерево, своевременно подал команду: «Препятствие спереди! Обогнуть слева и справа в колонну по трое». Все понятно, приказ получили — выполнили, чай не дураки, 2-й курс обучения как никак.

Мы разделяемся на две колонны, красиво обходим дерево, как бы обтекая его с двух сторон, и соединяемся в первоначальный строй уже за стволом липы, продолжая движение в сторону плаца, где, как уже видно издали, томится и изнемогает от нетерпения дежурный офицер по училищу с красной повязкой на левом рукаве.

Отделение уже фактически завершило эффектный маневр по огибанию препятствия в виде дерева, как вдруг сзади (я был рослый курсант и ходил в первой шеренге строя) неожиданно раздался грохот падающего тела и металлический лязг автомата Калашникова, ударяющегося об асфальт. Инстинктивно мы начали оглядываться на шум и самопроизвольно сбавлять шаг. Строй начал ломаться.

Сзади раздался громкий и раскатистый смех Игоря Шадрина, который подхватил Саня Полимонов, Пим и остальные ребята из последних шеренг. Смех, переходящий в хохот широкой волной покатился по всему строю. Ребята окончательно остановились, поломали равнение в шеренгах и откровенно гоготали. Лейтенант Зайчик, который шел рядом со строем, с левой его стороны и видел развитие событий в динамике, тоже, мягко говоря, ржал как конь Буденного или лошадь Преживальского (кому как нравится), согнувшись пополам и придерживая одной рукой спадающую с головы фуражку, а другой, упираясь в подогнувшиеся колени.

Остановившись и обернувшись, я увидел лежащего на земле Петровича, который распластался как морская звезда, широко раскинув свои некультяпистые конечности в разные стороны. Рядом с ним на асфальте валялся его автомат.

Игорь Шадрин давясь от смеха, поведал о том, что когда наш строй курсантов начал разделяться на две равные колонны, обходя дерево, слева и справа, Петровича охватила настоящая паника. Видя, что часть впередиидущих ребят уходит налево, а другая часть ребят уходит направо, Петрович отчаянно заметался. Он до последнего момента не мог определиться с какой же все-таки стороны обогнуть это «проклятое» дерево.

По словам хохочущего Шадрина, Петрович жалобно повизгивал и хаотично дергался то влево, то направо, то влево, то направо, влево, вправо, влево, вправо…

В результате, так и не приняв единственно правильного решения и с ужасом глядя на неумолимо приближающееся дерево, Петрович в отчаянии зажмурил свои глаза и с обреченной неизбежностью со всего маху врубился носом прямо в центр ствола липы, потерял равновесие и, опрокинувшись на спину, загремел на асфальт. Автомат соскользнул с плеча Артура Юманова и, громко лязгая и звонко дребезжа, немного попрыгал на асфальте, отскакивая от его твердой поверхности и, занял свое законное место рядом с лежащим хозяином.

Толпа буквально писалась паром от восторга, наше настроение заметно улучшилось. Подняв Петровича с асфальта, мы отряхнули его от пыли, повесили ему на левое плечо его многострадальный автомат и, продолжая задорно хихикать, двинули дальше в сторону плаца.

Пока мы, в хорошем расположении духа с шутками и смехуечками в адрес Петровича и его любимого дерева, с которым он слился в страстном поцелуе, шли вдоль учебного аэродрома, совершенно забыв про все требования строгих статей Устава регламентирующих караульную службу, смущенный Петрович плелся в последней шеренге, растерянно потирая опухший нос.