Люс-а-гард
Шрифт:
Увидев, как хороша эта старая мельница, как медленно проворачивается деревянное колесо, как мирно пасутся на лугу овцы, корова с теленком и две лошадки мельника, какие ровные грядки у него на огороде, Люс безумно захотела пожить здесь простой и несуетной жизнью с милым другом, с этим вот простым и улыбчивым стрелком, а не носиться во главе десанта Бог весть где, размахивая и потрясая алебардами, ятаганами, малайскими крисами, японскими нунчаками, индийскими катарами и древнерусскими дубинами… что там еще у них было? Она освоила такое количество всех этих совершенно ненужных в ее веке воинских искусств, что иногда
Больше всего штуковина, которую старший младенец усердно заворачивал в листья, была похожа на десантный хронобраслет!
Люс сперва уставилась на эту блестящую штучку в полном ошалении. Потом потрогала собственную левую руку. Ее браслет был при ней. За браслетом Серебряной Свирели Люс присматривала особенно тщательно — и тот уж точно был при хозяйке. Оставалось предположить, что деревенский кузнец нечаянно смастерил для мельничихи что-то очень похожее.
Поглядывая тем не менее на детишек с большим подозрением и успешно преодолевая искушение подойти и рассмотреть их игрушку, Люс двинулась в обход мельницы, и поэт как-то незаметно оказался рядом с ней, когда она приманивала стайку пестрых кур.
— Выслушайте меня, прекрасная леди, — решительно начал он. — Я сейчас побывал в сражении, и я понял, что мужская забава мне по плечу! Теперь я могу говорить с вами не как воспитанник монахов, а как мужчина!
«Этого еще недоставало!»— подумала Люс.
— До сих пор передо мной было два пути — получить наследство от дяди, а если нет — так удалиться в обитель. Но теперь я вижу и третий путь! — взволнованно продолжал юноша. — Я клянусь вам в верности, прекрасная леди, а у нас в роду такие клятвы соблюдают свято. И я готов повторить ее в храме. Вы — единственная женщина, кого я могу любить!
Ему незачем было говорить все это вслух, да еще так красиво. Люс и сама обо всем догадалась. И она уже сделала свой выбор.
Она уже совсем было собралась объяснить, что никакая любовь между ними невозможна, как вдруг услышала визг Свирели — и вспомнила про свои обязанности сопровождающего лица. Если не проконтролировать ситуацию, Черный Джек мог опять утащить ее в кусты — и опять с тем же успехом, потому что за минувшие двое суток ни он, ни она не поумнели.
Люс завертела головой в поисках братца Тука. Этот толстый негодяй наверняка уже наладился пировать с молодцами, а ведь ответственную операцию можно было доверить только ему. Опять же, и обещание…
— Что же вы не отвечаете мне, прекрасная леди? — горестно спросил юноша. — Неужели вам нечего ответить? Я знаю, что ваше сердце занято, но разве это — подходящий спутник для вас, леди? Он даже не сможет сказать вам слов любви — он не знает, что это такое.
— Зато он сможет доказать любовь на деле, — обидевшись за Томаса-Робина, строптиво ответила Люс.
— Неужели вам нужно только это? — изумился поэт.
Люс даже растерялась от чересчур прямо поставленного вопроса. Да, действительно, все началось с того, что тринадцати бабкам потребовалось именно ЭТО. И ни о чем другом речи не было. Имело значение лишь то, как отнесется сама Люс к вожаку «зеленых плащей»— и она совершенно
Видимо, ее молчание он принял за согласие — да, мол, добрый сэр, только это мне и нужно…
— Как странно… — сжимая ладонями виски и глядя мимо Люс, сказал юноша. — Как нелепо я ошибся!… Но нет, ты клевещешь на себя! Ты не можешь быть такой! Я не мог полюбить такую! Я же вижу тебя в сиянии, как будто сходящую с облаков! Я же готов молиться тебе!
— Могу! — не выдержала Люс. — Я все могу! Я могу быть всякой! И мне совершенно нечего делать в облаках! Почему ты хочешь, чтобы я была такой, какую ты придумал? Дай мне наконец немного побыть собой! Дай мне выбрать то, что мне больше нравится! И не смей мне ничего навязывать! Я не хочу быть наградой за твои мечты и стихи!
— Но любовь женщины как раз должна быть наградой! — растерянно ответил он. — Так было всегда! Со времен Трои, со времен Елены и Париса! Ты хоть читала «Роман о Трое»?
— Я не хочу быть военной добычей, я не Елена Прекрасная! — высокомерно заявила Люс. — Лучше уж сразу пойти и повеситься.
— Я чувствую, что мы говорим о разных вещах, и никак не пойму, в чем дело! — воскликнул поэт. — То ли мы разные вещи называем одним именем, то ли мы одну вещь называем разными именами… Но я люблю тебя. Ведь в слово «любовь» мы вкладываем один смысл? Или нет?
— Боюсь, что нет…
Тихий голос Люс подействовал на него больше, чем весь ее шумный и бурный монолог.
— Как будто я говорю с тобой по-латыни, а ты отвечаешь мне по-гречески… — пробормотал поэт. — Так, значит, любовь между нами невозможна? И мы не будем вместе?
Она промолчала.
Поняв, что эта женщина для него потеряна навсегда, юный лорд еще несколько секунд приходил в себя. Потом он опустился на колено, завладел ее рукой и прижался к прохладной гладкой коже горячими губами. Затем вскочил.
— Вот и все, — сказал он. — Это — навсегда, леди. Я дал клятву. А теперь прощай!
И он кинулся бежать.
Люс покачала головой. Ей было жалко красивого стройного мальчика, но она уже сделала свой выбор. Тут оказалось задето не только сердце, но и самолюбие. И ей как воздух нужна была победа. О победе она и задумалась, потихоньку идя вслед за сбежавшим поэтом.
Огибая изгородь, она нос к носу столкнулась с женщиной и по ее возрасту, лицу, наряду поняла, что это и есть та самая мельничиха, которая хозяйничает в этом прехорошеньком огороде и воспитывает очаровательных малышей. Правда, она скорее годилась им в бабки, потому что на вид мельничихе было под пятьдесят, но двенадцатый век, не зная противозачаточных средств, позволял женщине рожать сколько душе угодно.
Увидев Люс, мельничиха шарахнулась от нее и повернулась к ней спиной. Было это по меньшей мере странно.
— Что с тобой добрая женщина? — обеспокоенно спросила Люс. — Уж не обидел ли тебя кто-нибудь из ватаги?
— Нет, — коротко отвечала мельничиха.
— Почему же ты испугалась меня?
— Я не испугалась.
И мельничиха быстрым шагом ушла вовсе не в ту сторону, куда направлялась.
Пожав плечами, Люс двинулась на поиски пирующей ватаги, что было вовсе несложно — молодцы галдели на весь Шервудский лес.