Люси Салливан выходит замуж
Шрифт:
Не могу сказать точно, когда моя усталость переросла в недовольство. Я так стыдилась этого чувства, что умудрилась некоторое время скрывать его даже от самой себя.
Я начала скучать по моей прежней жизни.
Мне хотелось ходить куда-нибудь по вечерам, выпивать, допоздна не ложиться, меняться одеждой с Карен и Шарлоттой, сплетничать о молодых людях и размере их пенисов. И мне не хотелось быть все время начеку, все время думать о папе.
Да, я всегда мечтала быть самым нужным, самым дорогим человеком для папы и мечтала заботиться о нем. Но у меня не получилось. Забота о нем перестала быть вызовом
Но я бы предпочла умереть, чем признать это.
Вести хозяйство для двоих оказалось гораздо труднее, чем для одной себя. Труднее не в два раза, а в три. Или в десять. И денег на это требовалось гораздо больше.
Довольно скоро передо мной с неожиданной остротой встал финансовый вопрос. В прошлом я считала, что у меня с деньгами проблема, если я не могла купить себе новую пару обуви. Теперь же я поняла: проблема — это когда не на что купить еды.
И впервые в жизни я стала бояться — по-настоящему бояться — потерять работу. Все изменилось, ведь теперь я жила не одна. Я отвечала за другого человека.
Легко быть щедрым, когда у тебя много денег. Я всегда считала, что для папы мне ничего не жалко. Я думала, что отдам ему последнюю рубашку (пусть даже очень хорошенькую, из лайкры). Жизнь показала, что это не так. Стоило появиться первым денежным затруднениям, и я стала жалеть деньги. Меня стали раздражать папины просьбы, когда он, провожая меня, еле волочившую нога, на работу, говорил: «Люси, милая, оставь мне немного денег. Хорошо бы десятку». Меня раздражала необходимость беспокоиться о деньгах. Меня раздражало то, что я не могла ничего потратить на себя.
И я ненавидела человека, в которого я превращалась: мелочного и скупого. Я считала каждый кусок, исчезавший во рту папы. И каждый кусок, который оставался несведенным. «Я трачу столько усилий на то, чтобы купить продукты и приготовить еду, он мог хотя бы доедать то, что ему положили на тарелку», — сердито думала я.
Каждые две недели папа получал пособие, но я так и не выяснила, что он делал с этими деньгами. Все наши расходы целиком ложились на мои плечи. «Неужели так трудно купить хотя бы пакет молока?» — кипела я в бессильном гневе.
Все сильнее становилось чувство изолированности. Кроме коллег по работе, я никого не видела, только папу. Я никуда не ходила и ни с кем не встречалась. У меня не хватало на это времени, потому что после работы я должна была немедленно ехать домой. Карен и Шарлотта несколько раз заговаривали о том, чтобы навестить меня, но для них поездка в Аксбридж была равнозначна путешествию в далекую страну. И я даже была рада, что они так и не собрались ко мне в гости — я бы не смогла притворяться счастливой два часа подряд.
Я ужасно скучала по Гасу. Я фантазировала о том, как он вернется и спасет меня. Но, живя в Аксбридже, я не имела не малейшего шанса встретить его.
Единственным человеком из «старой жизни», с которым я продолжала видеться, был Дэниел. Он постоянно «заезжал по пути», что выводило меня из себя окончательно.
Каждый раз, открывая ему дверь, я сначала поражалась: до чего же он красивый, большой и сексуальный. Вторая мысль была о том вечере, когда я буквально предложила ему себя, а он отказался спать
И, как будто этого было недостаточно, Дэниел всегда задавал какие-то неловкие, трудные вопросы:
— Почему ты всегда такая усталая?
Или:
— Ты идешь в прачечную? Опять?
Или:
— Почему у вас все кастрюлю обгорелые?
— Как тебе помочь? — спрашивал он снова и снова. Но моя гордость не позволяла мне рассказать ему, как плох был папа. Вместо этого я говорила:
— Уходи, Дэниел, тебе нечего здесь делать.
С деньгами становилось все хуже. Самым разумным было бы отказаться наконец от аренды на Ладброук-Гроув. Я ведь сама говорила, что нет смысла платить за квартиру, где я не живу. Неожиданно для себя я поняла, что мне не хочется этого делать. Более того, одна мысль об этом приводила меня в ужас. Та квартира была последней ниточкой, связывавшей меня с моей прошлой жизнью. Если я оборву ее, то уже никогда не выберусь из Аксбриджа.
Глава семидесятая
В конце концов, совершенно отчаявшись, я решила сходить к районному терапевту на консультацию. Предлогом для визита был папин энурез, но в действительности это было не что иное, как крик о помощи. Я надеялась услышать, что белое — это черное. Что правда, которую мне все труднее скрывать от себя, не была правдой.
Районный терапевт оказался доктором Торнтоном — тем самым доктором, который много лет назад прописывал мне антидепрессанты. Узнав его, я чуть было не повернула обратно. И не только потому, что он был дряхлым стариком, которому давно уже пора на покой, но и потому, что он наверняка считал всю нашу семью ненормальными. Сначала ему довелось возиться с моей депрессией. А потом настал черед Питера. В пятнадцать лет ему в руки попала медицинская энциклопедия, и ему стало казаться, что он болен всеми болезнями по алфавиту. Маме пришлось водить его в больницу почти каждый день, пока он изучал и находил у себя поочередно симптомы аденомы, ангины, анемии, апоплексии и арахноидита. Хотя нет, на апоплексии мама уже поняла, в чем дело.
Приемная была набита пациентами до потолка. Большую часть составляли плачущие дети, вопящие матери и чахоточные старики. В общем и целом приемная давала представление о том, что будет твориться на Судном дне.
Когда подошла моя очередь и меня впустили в кабинет, доктор Торнтон почти лежал на своем столе с видом усталым и раздраженным.
— Что случилось, Люси? — спросил он.
На самом же деле, как мне казалось, он имел в виду другое: «A-а, помню тебя, ты одна из тех сумасшедших Салливанов. Ну что, снова шарики за ролики заехали?»
— Со мной — ничего, — начала я неуверенно.
Он немедленно заинтересовался:
— А с кем? С подружкой?
— Ну, почти.
— Она думает, что забеременела? — спросит он. — Да, я угадал?
— Нет, это…
— У нее странные выделения? — перебил он меня.
— Да нет же, ничего…
— Слишком обильные месячные?
— Нет…
— Припухлость в груди?
— Нет. — Мне стало смешно. — Дело действительно не во мне. Это мой отец.
— А, мистер Салливан, — тут же скис доктор. — Что же он сам не пришел? Я ведь не могу ставить диагноз виртуально.