Лютая зима (Преображение России - 9)
Шрифт:
Тут ураган, домчавшийся с русских полей, обдал их обоих густою снежною пылью и унес последние слова Урфалова, который спешил уйти в свою землянку.
Ураган начал бушевать вовсю снова, и стало очень сумеречно от надвинувшейся сплошной тучи. Прапорщик Шаповалов передал по телефону командирам батальонов, что командир полка приказал отапливать землянки чем и как возможно; если где имеются нежилые землянки, их крыши можно сейчас же взять на дрова; воду выкачивать, - вообще стремиться к тому, чтобы занять нижних чинов заботами о них же самих; но ни в коем случае не пускать их на перевязочный
Этот приказ передан был Струковым Ливенцеву тоже по телефону, но с добавлением, предназначенным только для него одного:
– Приготовьте взвод с прапорщиком Приваловым для приведения в исполнение приговора полевого суда.
– Как? Суд уже состоялся?
– почти испугался Ливенцев.
– Может быть, еще и не состоялся, ко состоится, конечно. Я вас только предупреждаю.
– Но если суд их оправдает?
– все-таки думал ухватиться за какую-то возможность Ливенцев.
– Полевой суд? Оправдает? Что вы, шутите полевым судом?
– Взвода здоровых настолько, чтобы они могли дойти до штаба полка, я не наберу.
– Полагается взвод при офицере. Но если не наберете... Неужели не наберете взвода?
– Нет. У большинства людей полная апатия, сонливость. Они еле способны передвигать ноги. Даже на то, чтобы отстреливать себе пальцы, у них уж нет энергии.
– Вот вы и расшевелите их, пожалуйста, выполнением приказа командира полка.
– Относительно расстрела своих товарищей?
– Сначала относительно выкачивания воды и отопления.
– Первое понемногу делается все время, а на второе они едва ли способны, - очень ослабели, даже и разбирать крыши не в состоянии... Хотя я, разумеется, попробую их расшевелить.
Когда Ливенцев передал Привалову, что он назначен командовать: "Взвод, пли!" - при расстреле бабьюков и Курбакина, тот, сидевший в это время в землянке, был ошеломлен до того, что с минуту только все шире раздвигал воспаленные веки, все выше подымал безволосые брови и напряженно ловил воздух раскрытым ртом, пока не пробормотал, наконец:
– Как так я назначен? Почему же я?
– Выпала вам почетная такая миссия, а вы что же, - недовольны, что ли?
– спросил Ливенцев.
– Ну как же так, Николай Иванович!.. Вы, может быть, пошутили?
– К сожалению, нет.
– Неужели их расстреляют, Николай Иванович?
– Я и сам сомневался, однако уверяют со всех сторон.
– А если я откажусь командовать?
– Ого! Это будет неожиданно для вас храбро.
– Могу же ведь я отказаться?
– Под каким предлогом?
– Просто под тем, что я совершенно не в состоянии этого...
– Ведь наше с вами состояние никто не учитывает. Вы еще скажете, что вы и вообще командовать "взвод, пли!" не в состоянии, - но тогда зачем же вы прапорщик?
– Вообще "взвод, пли!" - по австрийским окопам, - это я могу, Николай Иванович, а по своим солдатам, как же это? У меня никакой команды не выйдет, я буду стоять и молчать.
– Вы даже можете и не дойти до штаба полка, - это ведь все-таки две версты с лишним, вы можете заболеть внезапно и потерять голос, - вообще мало ли что с вами может случиться, но это тогда будет предлогом нового судебного разбирательства. На военной службе очень любят судить и приговаривать, для чего существует известный вам дисциплинарный устав.
– Да ведь меня как будто и без того приговорили, Николай Иванович! За что же? Ведь я несу службу, Николай Иванович!
Даже слезы зазвенели в его голосе, и Ливенцеву стало его жаль. Он слегка похлопал его по плечу, но ничего не ответил и вышел определять, какую землянку можно бы было привести в негодность.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
А в землянке полкового караула сидели в это время арестованные, и Курбакин говорил возмущенно и горласто:
– Хотя бы ж мы даже на самой абвахте сидели, перевязку нам обязаны сделать, - как же так? Ведь руку ж, ее дергает или нет? Обращаются с нашим братом, как с волками лесовыми!
– Яку небудь примочку, абы шо, должны бы дать, - поддерживал его Бороздна.
– Може, до нас сюда хвершала пришлют?.. У мэне рука аж зайшлася, терпеть не можно.
– Я кровельщик природный, и отец и дед кровельщики были, - горланил Курбакин.
– И так что мы с отцом кумпола даже на боговых домах крыли, и случилось мне раз, выпивши я был, упал с кумпола на крышу, - два себе ребра сломал, вот это место. А они, конечно, без внимания к нашему брату: "Срослось, говорят, чего тебе еще надо?" А того мне надо, что я все одно считаюсь калечный, и я своих правов добивался у них глоткой своей, однако они меня забрали да вон угнали куда, в страсти какие... Тут если из железа листового людей понаделать, понаставить, и то куда они к черту!.. А что касается немцев, то я у немцев по колониям тоже работал - каждый день на завтрак колбасу кушал, а на обед как поставят картошки жареной противень, так с этой картошки сало аж капает, - вон какой там харч был. А нам тут, может, и обедать даже не дадут, - скажут: "С завтрашнего дня на довольство запишем, а до завтрева святым духом живите!"
– Детей много маешь?
– уныло спросил Черногуз.
– Детей? Есть, конечно, которые спичками по улице торгуют.
– Много?
– Это дело бабское писклят считать...
– А у мэне аж шестеро... хлопцев четверо... Дочку старшу запрошлым летом, замуж вiддал, - вже свою дiтыну люлькае... А мужа угнали тоже, - на ерманьский фронт пiйшов. Може, досi вбилы. Так вот и погибать должны люди здря!
– Безросчетно, - сказал Микита Воловик и покивал задумчиво крупной, широко раздавшей серую шапку головой.
А Петро Воловик, вспоминая, как они заблудились, уйдя с полевого караула, и отвечая только своим упорным мыслям, говорил Миките вполголоса:
– Ось як было бы нам итить тодi, досi были бы у якой-небудь деревнi... А це не дiло, - кивнул он на свою левую руку и махнул правой.
В то, что кричал так громко командир полка, что покажет будто бы им, куда и как должны стрелять винтовки, они не вникали. Они знали, что начальство на то и начальство, чтобы что-то там такое кричать, чем-то угрожать, очень часто вспоминать мать и трясти перед их носами своими кулаками, которые могут быть в перчатках, а могут быть и без перчаток, смотря по времени года и по погоде.