Лютая зима (Преображение России - 9)
Шрифт:
Немало успокаивало их пятерых и то, что очень спокойно говорил с ними их ротный; бабьюки же, кроме того, помнили, что никакого наказания не положил он им, хотя и видел, что они самовольно ушли с караула. Он даже не обругал их за это; назвал "дурачьем", но разве это называется обругать?
В полдень караульные обедали. Обед их был хотя и не горячий, как они говорили, все-таки теплый, так как от этой землянки кухни находились недалеко. Над котелками с борщом подымался пар, привычно щекотавший ноздри. Хлеб они ели с ломтиками сала.
В караульной землянке так же, как и у них в окопах десятой роты, стояла вода, - лечь было тоже нельзя, и сидеть можно было только по-восточному, на корточках. Но воды здесь все-таки было гораздо меньше; здесь сделали для нее ямку в стороне, куда она и стекала, а из этой ямки вычерпывали ее наружу.
Караульные были неразговорчивы и равнодушны; их все время клонило в сон. Только караульный начальник - унтер и разводящий - ефрейтор держались бодрее, как это и требуется от тех, кто начальствует. И однажды, - это случилось уж после обеда, - очень оживились они оба, унтер и разводящий: это они увидели, как со стороны окопов подошла к перевязочному пункту толпа человек около двухсот на глаз.
– Ну, смотри же, пожалуйста, - куда же это они приперли?
– удивился унтер.
– Клади всех в околоток, - чуть ухмыльнулся ефрейтор.
Пытались разглядеть что-нибудь там, теперь уже в запретной для них вольной пурге, что-нибудь радующее сердце пятеро арестованных, но их не выпустили из землянки. До них доносились только отдельные выкрики кое-кого из караульных:
– Пошли, братцы, - гляди, пошли!
– Назад же их погнали, или что?
– Да нет же, не назад пошли, а дальше!
– Как дальше? Куда же дальше они могут?
– Ну, вообще домой в деревню поперли!
– Вот так дела!
– А разве же могут дойтить по такой чертовой погоде?
– Нипочем не дойдут!
– Не дойдут, нет. То уж нам звестно!
– сказал Микита Воловик.
– Заблудят, - поддержал его Петро.
– Замэрзнуть, - решил Бороздна, безнадежно махнув рукавицей.
Однако то самое, что попытались было сделать они день назад, делали вот другие, и уж не четверо, а почти целая рота. Это их очень взбодрило. Курбакин же толкнул Черногуза кулаком в ребро и сказал совсем радостно:
– Видал, как посыпались? И-идут себе, брат, никаких, потому что их цельная рота... А нас он, конечно, под замочек, как нас всего пять человек. Э-эх, не знали они, что мы здесь сидим, они бы и нас с собой взяли! С цельной ротой, брат, и командир полка ничего не сделает. Поди-ка, поори на них, - а они тебе сдачи!
– Замэрзнуть, - сказал Черногуз тем же тоном, что и Бороздна, но Курбакин ожесточился.
– Раз люди пошли, то, значит, должны дойтить куда надо! У них тогда здесь горит, понял?
– ткнул он себя в грудь против сердца.
– И никакой им ветер-мороз тогда не страшен. Понял?
Дикие глаза его горели, как могли гореть только сердца уходивших в буран.
И когда донесся звонкий голос Ковалевского со стороны землянки штаба, он снова ткнул Черногуза:
– Кричит, слышишь? Покричи теперь, покричи!.. Что он с ними сделать могет? Ничего не сделает.
– А как стрiльбу вiдкрое?
– Стрельбу-у? А им что, стрелять нечем? Он в них, а они в него.
– А може, они без винтовок?
– Ну да, дураков нашел! Без винтовок... Винтовку с собой несть, тяжельства особого нету, а она же считается твоя верная защита от врагов внешних-внутренних...
Очень крутила вьюга, трудно из-за нее было что-нибудь рассмотреть, караульные вошли снова в землянку. Потом разводящий повел троих сменять часовых на постах. А когда вернулся часовой, стоявший в штабе у знамени, арестованные в первый раз услыхали о себе мало понятное.
– А-а, - это те самые, каким полевой суд будет?
– Это ты в штабе слыхал?
– спросил унтер.
– Ну да, там же и командир полка говорил и прочие офицеры заходили, тоже разговор был. А подпоручик Каролиев...
Унтер сделал знак словоохотливому парню, и тот замолчал. Потом оба они вышли за двери землянки и там о чем-то говорили недолго, но бабьюки заметили, что, входя снова с надворья в темную землянку, унтер посмотрел на них какими-то оторопелыми глазами.
– Слыхал? Суд, говорит, над нами будет, - сказал Курбакин Бороздне.
– Полевой будто бы, - вполголоса отозвался Бороздна.
– Конечно, как мы не в казармах, также и не в деревне какой, а стоим себе в чистом поле, как волки в своих норах зарымшись...
– Судить нас хочуть, а?
– сказал Петро Миките.
– Чул я - судить... А дэ ж судить хочуть? Куды отправлять?
И еще не успели прийти в себя арестованные от этой неожиданности, как появилась другая. Весь засыпанный снегом, охлопывающий звонко шинель и шапку обеими руками, вошел в землянку кто-то, перед кем навытяжку стали унтер, и разводящий, и часовые. Арестованные думали, что это командир полка, и по команде унтера: "Встать, смирно!" - встали. Но разглядели, что это ротный двенадцатой роты - Кароли.
Еще в селе Коссуве успели бабьюки цепко за все новое хватающимися зоркими степными глазами приметить этого седого подпоручика, потому что часто видели его вместе со своим ротным, точно бы были они друзьями; ротного же своего считали понимающим человеком; таким же понимающим должен был быть и этот, из двенадцатой роты, - так им казалось.
И даже когда Кароли, отряхнув снег и приглядевшись к ним при очень невнятном свете, шедшем в землянку из двух, нарочно оставленных щелей над дверью, сказал им: "Ну, ребята, я к вам дознание произвести!" - они все-таки не совсем поняли, что это значит, и смотрели на него внимательнейшими глазами, но безмолвно.