Лютер
Шрифт:
— Не рассказывай сказки! — грубо перебил его Ульрих. — Какие оборотни? Ты что, хочешь отца Мартинуса до смерти запугать?
Мартин задумчиво покачал головой. Нет, так легко его было не запугать. Ему уже приходилось слышать, что в головах большинства виттенбергцев еще сидели предрассудки, которых священники не в силах были одолеть.
— Призраков я не боюсь нисколько, — тихо сказал он. — Во всяком случае таких, каких вы себе воображаете!
— То ли оборотень, то ли еще нечисть какая, его еще чертовым женихом называют. Кто тут разберет… — Рыбак палкой чертил зигзаги на грязной земле. — Ученые господа лучше в этом разбираются, чем бедный слепой рыбак. Известно только, что хромая Ханна все искала себе хижину в лесу, от людей подальше, ну и нашла. А через девять месяцев ребеночек у нее родился, весь скрюченный, такой, что повитуха три дня слова вымолвить не могла. Муж увидел — от ужаса тут же окочурился. Вот и прячется теперь Ханна со своим дьявольским отродьем там, в лесу.
— Так ты что, хочешь ученого теолога убедить, что правоверная христианка родила от оборотня? — Брат Ульрих многозначительно постучал себе по лбу. Он едва успел оттолкнуть слепца в сторону, когда стайка студентов выскочила из дома с высокой черепичной крышей и чуть было не сбила его с ног.
— Я знаю, тут находится бурса мастера Андреса, — пробормотал рыбак. — Бурсаки, что у него живут, те еще заводилы, им бы только бедокурить!
Мартин удивленно воззрился на старика, а брат Ульрих рассерженно нахмурился и, не удержавшись, сказал:
— Хорошо еще, они не слышали, что ты там болтал про бедную Ханну. Слухи здесь разлетаются быстрее самой быстрой лошади княжеского гонца. Кроме того, уж я-то знаю, почему на самом деле с Ханной случилось несчастье.
— Правда? Вот интересно-то! Ну, расскажи!
Брат Ульрих в возбуждении пробежал несколько шагов вперед, потом развернулся и заявил:
— Муж Ханны завалил в лесу дикого кабана. Тушу освежевали, Ханна мясо закоптила, а потом они это мясо ели… Ели каждый день, а шел Великий пост. Даже в Страстную пятницу они ели это мясо.
— Вы полагаете, что за это Господь скрючил младенца у нее во чреве, а мужа именно по этой причине хватил удар? — поинтересовался Мартин.
Брат Ульрих скорчил рожу и молча многозначительно указал на слепца, которого, казалось, эта история сильно озадачила. Но внезапно он что-то сообразил, и черты лица его мгновенно разгладились.
— Ага, вот оно что! Вы решили одурачить бедного, слепого христианина? Отдайте мне мои котомки! Я слишком много времени потратил на разговоры с господами нищенствующими монахами, а рыба моя сама собой ведь не продается.
Ворча, он запихнул свои сети в камышовую корзину. Не успели монахи опомниться, как он уже заковылял по пыльной площади, направляясь туда, где у стены среди прилавков толпился бедный люд.
Вскоре им попался навстречу молодой парень, который тащил полную кадку строительного раствора, направляясь к дому, сплошь увитому плющом. Мимо него прогрохотала запряженная быками повозка, доверху нагруженная бревнами. Мартин заметил, что в торце здания были установлены леса, на которых суетились плотники и каменщики. На верхней площадке лесов, под самым коньком крыши, работник в грязном кожаном фартуке прикреплял к стене ворот с лебедкой, чтобы поднимать наверх ведра с раствором и обожженные глиняные кирпичи. Громкие крики разносились по всему двору. Брат Ульрих остановил парня, тащившего кадку. Он весь согнулся под тяжестью непосильной ноши.
— Бог в помощь, дружище Томас, — приветливо сказал Ульрих. — Вижу, дело продвигается. А это наш новый приходской священник из Эрфурта, отец Мартинус Лютер.
Работники на лесах, привлеченные громким голосом монаха, свесились через грубые перила и с недоверием уставились на пришедших. У одного из них с мастерка капал жидкий раствор. Никто из них не произнес ни слова. Томас со стоном опустил кадку на землю. Он поспешно кивнул Мартину, вытер блестевший от пота лоб, вновь обхватил кадку и исчез с нею за дверью дощатого сарая. Было заметно, что парню хотелось им что-то сказать, но под враждебными взглядами ремесленников ни Мартин, ни брат Ульрих не решились последовать за ним.
— Буду рад видеть вас в церкви, на службе! — крикнул наконец Мартин, чтобы хоть как-то разрядить напряженную тишину.
Конечно, он не надеялся, что виттенбергцы встретят своего нового пастыря с восторгом и понесут его по улицам на руках, но то ожесточение, которое мелькало в глазах простых ремесленников, стоило им еще издали приметить священнослужителя, поразило его. Неужели люди в Виттенберге испытывали страх перед своими пастырями?
Он пожелал мастеровым удачи, и, когда они вновь принялись за работу, вместе с братом Ульрихом покинул этот двор.
— Можно подумать, что у меня проказа, — сказал Мартин поеживаясь. — Что плохого сделал я этим людям, почему они так ко мне относятся?
Брат Ульрих вдохнул прохладный воздух.
— Ерунда, вы к этому быстро привыкнете, отец Мартинус! Эти парни, поди, подумали, что вы пришли к ним только для того, чтобы стребовать с них десятину. Некоторые цеха и гильдии неплохо зарабатывают при дворе курфюрста, но большинство ремесленников живет впроголодь. Плохие сейчас времена, денег в цеховых кассах совсем нет…
— Они подумали, что я пришел за деньгами?
— Да нет же, они думают, что это Папа охотится за их деньгами. Ведь в некоторых городах на рыночных площадях фонтаны наполняют вином, когда на трон садится новый Папа. Когда появляется новый священник, люди тоже должны платить Папе. Только при этом условии они могут быть уверены, что и в будущем удостоятся Святых Даров. Manus manum lavat, как говорится. Рука руку моет! — Брат Ульрих сложил пальцы так, словно считает деньги. — Но теперь надо поторопиться, нам давно уже пора быть в монастыре!
Мартин уныло покачал головой. Обычаи, о которых говорил брат Ульрих, были ему внове, но одно теперь стало ясно: у виттенбергцев не было никаких причин с восторгом воспринимать его приезд.
ГЛАВА 7
Рим, 1512 год
В просторных гулких переходах ватиканского дворца царила прохлада, особенно приятная после удушающей жары, весь день висевшей над Римом. К тому же здесь не было ни души, за исключением нескольких стражников, которые время от времени проходили по коридорам вдоль стройных рядов подпиравших своды мраморных колонн. Джироламо Алеандр поймал взглядом свет лампы, которую его духовный наставник, кардинал Томас Виво Каэтанский, по прозванию Каэтан, нес впереди, раскачивая ее, как кадильницу. После залитой солнцем площади глаза его должны были привыкнуть к сумеречному свету коридоров папской резиденции. Где-то невдалеке слышались песнопения монахов.