Лютер
Шрифт:
Алеандр неуверенно оглядывался кругом. Это был бледный, уже не очень молодой человек, который получил блестящее образование и вполне мог рассчитывать на великолепное будущее. Всю свою жизнь, во всяком случае сколько он себя помнил, Алеандр находился в близком окружении Папы, ожидая, что в один прекрасный день Святейший Отец обратит внимание на его исключительные способности. Расположенный по натуре своей к серьезным занятиям, щедро одаренный добродетелью терпения, он старался познать мир веры с помощью неустанного его изучения, стремясь составить собственное представление о властителях и слугах этого мира. И хотя сам Алеандр склонен был к осторожности и скромности, он всегда признавал за Церковью право являть полноту своей власти в гордыне великолепия и роскоши.
Погруженный в свои мысли Алеандр последовал за кардиналом в галерею, украшенную портретами бывших Пап. Галерея была ему знакома, но почтительная робость удерживала его от соблазна приблизиться к полотнам в тяжелых золотых рамах. Он не понимал, почему испытывает страх перед маслом и патиной, но застывшие лики усопших, некогда восседавших на троне святого Петра, внушали ему священный трепет.
Кардиналу, судя по всему, подобные чувства были неведомы. Он подолгу задерживался то у одного, то у другого портрета, поднимал повыше лампу, изучая умело схваченные художником, выписанные маслом черты, и тень улыбки пробегала по его губам. Алеандр расправил плечи и приблизился к кардиналу. Краешком глаза он внимательно поглядывал на своего патрона. Каэтан был высок, статен. Долгие годы службы во славу курии посеребрили его волосы. Лицо его отливало бронзой, цветом напоминая крыши римских домов под лучами вечернего солнца, а когда он смеялся, обнажался ряд безупречных зубов, и все это свидетельствовало о том, что он печется о своем здоровье и, в отличие от многих в этом дворце, не предается винопитию и неумеренному чревоугодию.
— Когда много лет назад я прибыл в Рим, мне казалось, что нет ничего благороднее, чем служение Господу, — немного погодя заговорил кардинал. — Папой тогда был тот самый человек, который столь сосредоточенно взирает сейчас на нас, бедных смертных, с этого портрета, — Александр VI.
Он двинулся дальше, пока не остановился, наконец, перед портретом в необычайно роскошной раме. На ней изображен был Папа в ниспадающей волнами пурпурной мантии — казалось, погруженный в молитву. Алеандр по достоинству оценил тонкую работу живописца, искусно изобразившего каждую складочку дорогой ткани, и пришел к выводу, что никогда ранее не встречал столь насыщенного, светящегося пурпура.
— Три любовницы. Пятеро детей. Страстный поборник боя быков.
— Это правда? — не веря ушам своим, спросил Алеандр.
Каэтан рассмеялся. Горящие священным негодованием глаза ученика позабавили его.
— Свое первое приглашение на празднество в папском дворце я получил накануне Дня всех святых. Вы, случайно, не слышали, что рассказывает простой народ об этом вечере?
Алеандр пожал плечами. Смутно припомнились ему обычаи жителей его родного города, согласно которым накануне Дня всех святых изгоняли духов и разоблачали ведьм.
— Я приблизился ко дворцу, — с живостью продолжал Каэтан, — и увидел, что вдоль аллеи слева и справа стоят шеренги живых статуй — обнаженные юноши и девушки, тела которых были покрыты серебряной краской. Огромный зал сиял от света сотен свечей в серебряных канделябрах. В нишах за пурпурными занавесями сидели куртизанки, позванивая браслетами всякий раз, когда кто-нибудь проходил мимо. Его Святейшество был большим ревнителем чувственных радостей. Он придумал вознаграждения для тех гостей, которые окажутся самыми выносливыми, упражняясь в этих радостях.
Каэтан взглянул на Алеандра и удовлетворенно отметил, что тот покраснел.
— Нет-нет, друг мой, — прибавил он, — в этих состязаниях я участия не принимал.
Каэтана позабавила реакция Алеандра. Сомнений не было, Алеандр — очень умный наблюдатель. Как раз такой, какой нужен Церкви, если она не хочет задохнуться без свежего воздуха. Однако ему не повредит, если он заранее познакомится с суровой правдой ватиканских нравов. Кардинал поспешил приподнять лампу, чтобы осветить очередное полотно. Полоса света упала на бородатый лик недавно почившего папы Юлия II.
— Юлий. Здесь он выглядит воистину достойно, не так ли? Словно пастух, присматривающий за стадом доверенных ему овец. Но когда он призвал к себе живописца, в его воображении рисовался совсем другой образ, Он хотел остаться в памяти потомков как грозный воитель — на коне, с мечом в руке, в военном походе против дерзкой Венеции. Вы принимали когда-нибудь участие в его охотничьих вылазках в пойму Тибра?
— Нет, — поспешно ответил Алеандр. Отрицательно помотав головой, он уверил кардинала, что никогда не расположен был к увеселениям такого рода.
Каэтан вздохнул. Он опустил лампу и смерил своего спутника пристальным взглядом.
— У вас по-прежнему есть какие-то тайны, Джироламо, которые вы не хотите мне доверить. Признавайтесь: к чему вы все-таки расположены?
— К служению Господу, ваше высокопреосвященство, — твердо ответил Алеандр. — Трудиться во имя того, чтобы восстановить Господню Церковь, чтобы воссияла она в той чистоте, которой заслуживает!
Кардинал с сомнением склонил голову набок, словно размышляя над ценностью предложенного ему товара.
— Ах вот как! Так, значит, не стоит вводить вас в искушение, — проговорил он. — Что ж, наверное, вы правы. Я сам давно уже жду появления человека, который встряхнет мир христианский.
Сердце Алеандра вдруг забилось сильнее. Никогда прежде Каэтан не разговаривал с ним столь откровенно. Пение монахов во дворе папской резиденции стало громче. Они славили нового папу Льва X, и Алеандр стал размышлять, не на него ли возлагает кардинал свои надежды. Неуверенно последовал он за своим патроном к маленькой дверце, которая вела на балкон южного крыла дворца.
А в Виттенберге в лекционном зале коллегиума на Лангештрасе собрались в это утро студенты маленького местного университета.
Первое время лекции читались в помещении францисканского монастыря, но теперь в распоряжение магистров и студентов, благодаря великодушному покровительству земельного князя, было предоставлено солидное двухэтажное здание с красивым лепным фронтоном и гордой башенкой на коньке островерхой крыши. Здесь было несколько лекционных залов, отделанных деревянными панелями, лаборатории, аудитории для проведения семинаров. Лестница вела наверх, в крохотные каморки студентов. Удобство состояло в том, что в считанные минуты студенты добирались из них вниз, на занятия, и поэтому не опаздывали, но сами каморки были столь же тесны и холодны, как комнатки школяров, обучавшихся в бурсах, разбросанных по городу там и сям. Даже лечебница для бедных на западной окраине города сдавала студентам виттенбергской Лейкореи — так назван был этот университет при его основании — скромные помещения для ночлега. Преподаватели, которые в основном принадлежали к различным монашеским орденам, в жилье не нуждались, они обитали, как правило, в своих монастырях.