Лютер
Шрифт:
И вот он пункт за пунктом объясняет своему высокопоставленному адресату, в чем заключается смысл покаяния и каких ошибок следует избегать, составляя письма-индульгенции. Затем он переходит к изложению основ своего учения. Прощение грехов сводится к одной-единственной вещи: отмене наказания, наложенного Церковью. Все остальное, то есть отпущение грехов, наложенных Богом, не входит в компетенцию папы. Роль священника, участвующего в таинстве покаяния, строго ограничена: он может лишь подбодрить кающегося. Поскольку же право отпущения грехов не является прерогативой священников, это означает, что каждый верующий может выполнять его функции. Что касается заслуг святых, то об этом вообще не стоит говорить, потому что любые деяния человеческие бесполезны.
Текст предваряет небольшое посвящение, представляющее
Что подвигло его выступить с тезисами, из-за которых разгорелся такой спор? Ведь он являлся доктором богословия и находился под защитой высшей власти! «Меня обвиняют в том, что это я разжег пожар. Меня, доктора богословия, вашей апостолической властью имеющего полное право участвовать в публичных диспутах!» Следовательно, те, кто нападает на него, подвергают сомнению авторитет папы. «Что же теперь делать?» — якобы сомневаясь, вопрошает Лютер. На самом деле никаких сомнений у него давно не осталось. «Я не могу отречься от сказанного». Еще раз самоуверенно подтвердив, что он не говорил ничего кроме правды, а потому ему не от чего отказываться, он неожиданно заканчивает выражением полной покорности Отцу Церкви, единственному из людей, владеющему истиной: «Блаженный Отец! Склоняюсь к стопам Вашего Святейшества и отдаюсь вашей воле... Судите и милуйте меня, как сочтете нужным. Ваш голос прозвучит для меня живым гласом Христовым».
Есть ли разумное объяснение такому нагромождению противоречий? Есть. Дело в том, что к Лютеру вновь вернулись все его тревоги. Пытаясь отвести от себя обвинения в том, что его учение противоречит Церкви (он сознавал это, но упорно не желал слышать, чтобы его именовали еретиком), Лютер вспоминал тот путь, который он проделал в поисках, решения своей личной проблемы. Память настолько живо хранила все оттенки пережитых мучений, что он даже включил их описание в текст своих «Резолюций». «Я знаю человека, — пишет он, — которому еще на земле довелось пережить муки чистилища. Это адские пытки, столь ужасные, что нет языка, способного о них поведать, и нет пера, способного их описать. Даже если бы они длились всего одну десятую долю часа, этого хватило бы, чтобы обратить кости в пыль. В этот миг человеку является Бог, Творец миро-здания, но гнев его так ужасен, что некуда от него спрятаться, негде искать утешения... Во всей душе не остается ни одного уголка, который не переполняли бы горечь, страх, ужас и стыд, и кажется, что длиться это будет вечно... Что за нестерпимая мука! Должно быть, в аду страдают так же... Как не поверить тем, кто пережил такое?»
Мы никогда не поймем, почему он обратился в Рим и почему обратился именно в таком тоне, если не примем- во внимание это страшное признание. Лютер понимал, что стоит на распутье. Он нащупал выход из тупика душевного смятения, и выход этот пока еще оставался в рамках Священного Писания. Но — и эта догадка проникала в него подспудно — он явно лежал в стороне от учения, проповедуемого Церковью. В итоге он снова оказался на узеньком мостике, разделяющем две бездны. С одной стороны зияла пропасть эмоций, ведущая к отчаянию и гибели; с другой — пропасть рационального мышления, над которой и пролегала спасительная жердочка. Но, чтобы двинуться по ней прочь от смерти и страха, следовало отвернуться от Церкви.
Где же спасение? Если он останется с Церковью, то умом он, конечно, сумеет себе доказать, что достоин спасения. Но что толку, если в глубине души будет по-прежнему сидеть уверенность, что он обречен? Надо отделаться от этой зловещей уверенности, которая тянет его прямиком в ад. Но если ты это сделаешь, подсказывал ему разум, то Церковь отринет тебя. Куда же бежать? Где искать спасения? В последние четыре года он почуял надежду на избавление от своей муки, он познал его вкус, а потому не сомневался: возврат к былым страданиям хуже и страшнее любого наказания, какому может его подвергнуть Божья Церковь. Но если он сумеет убедить Церковь, что она ошибается, тогда он разом избежит обеих катастроф. Сумел же он убедить себя и многих других, что спасение души вовсе не зависит от добрых или злых дел. И сразу ушел страх, это проклятье души. Но и разум оставался доволен, ибо его не тревожили проклятья богословов.
Однако к моменту написания «Резолюций» мир между разумом и душевным опытом еще не наступил. Он видел восторг на лицах слушателей, когда излагал им свои мысли, и разум его торжествовал, опьяняясь очевидностью доказываемых истин, в которые он уже готов был верить. Но вот он вернулся в Виттенберг, в свою монашескую келью, и снова его охватили сомнения. Чем упорнее он доказывал, что дела — ничто, что надеяться стоит лишь на милость Бога, даваемую даром, тем явственнее слышал возражения и осуждения — и от своих прежних учителей, и из Рима, тем отчетливее понимал, что он удаляется от Церкви и превращается в еретика. Поначалу, целиком сосредоточенный на своих душевных переживаниях и озабоченный исключительно поиском выхода из душевного тупика, он вовсе не обращал внимания на ту огромную дистанцию, которая разделяла его убеждения с догматами Церкви. Но, сделав следующий шаг на пути своего освобождения, вырвавшись из одиночной камеры своего больного сознания и заговорив во весь голос, он оказался лицом к лицу с церковным учением, которое плохо знал и еще хуже понимал, чтобы с ужасом обнаружить, что это учение опровергает выстраданные им убеждения.
Чем старательнее строил он свою систему доказательств, тем отчетливее проступала перед ним истина, проповедуемая Церковью. И эта истина не имела ничего общего с его догадками. Чем успешнее заделывал он ров, разделявший рациональную основу его аргументации с его же иррациональной тоской, тем глубже делался разрыв между его рассуждениями и церковной доктриной спасения души. Ему требовалось окончательно убедиться, что он прав, требовалось убедить в своей правоте и всех остальных, то есть всю Церковь, включая папу, значит, следовало довести свою систему взглядов до логического конца, до полной и окончательной ясности. Но чем ближе подступал он к этой ясности, тем очевиднее становилось, что все его допущения в корне противоречат тому, что должен думать христианин. В его душе шла жаркая схватка между двумя Лютерами, и каждый из них рвался вперед. Который придет к финишу первым?
Только в контексте этой мучительной борьбы, криком боли прорвавшейся на страницы его «Резолюций», мы поймем смысл его письма к папе. Прежде всего письмо выражало протест, ведь его назвали еретиком! Отметим, что он впервые употребил это слово, говоря о себе. Очевидно, сделанное им открытие относилось к числу недавних. Неужели Церковь и в самом деле отвернется от него, если он будет упорствовать в своих убеждениях? Нет, этого не может быть! Он во что бы то ни стало хочет избежать подобной трагической для себя развязки и потому целиком отдается на суд высшего церковного иерарха. Но, подтвердив свою правоверность, он вынужден оправдываться, оправдываясь же, не может обойти молчанием свои убеждения, и без того уже всем известные, убеждения, отречение от которых снова ввергнет его в пучину тоскливого ужаса.
Он действительно не мог отступить. Над ним довлел страх возврата того внутреннего ада, который он уже пережил, а потому он решил идти до конца, твердо держась выбранного направления. Но и разлучаться с Церковью он ни в коем случае не хотел. Если бы еще речь шла о выборе между двумя путями спасения — обретением внутренней свободы или примирением с Церковью! Но в том-то и дело, что спасение всегда только одно, и путь к нему не может состоять из противоречий. И вот, с глухим упорством повторяя папе, что он не может отречься от своих взглядов, он призывал его в свидетели, что остается верным сыном Церкви. Поскольку папа владеет непререкаемым авторитетом (это утверждение еще раз доказывает, сколь искренне верил Лютер в католическое учение), ему ничего не стоит одобрить и узаконить воззрения Лютера (а это утверждение доказывает, что Лютер не собирался отрекаться от своих идей).