Лютики
Шрифт:
Гость помолчал, вспоминая.
– Само собой, завели дело. Следователь из района приезжал. Важный такой с виду. И тупой. Свидетелей опрашивал, экспертизы делал. В конце концов додумался. Инфаркт, видите ли, с Петровичем приключился. Так в свидетельстве о смерти и записано. Инфаркт. А только, когда его достали, всем было ясно, от чего он умер: от страха. Я такого лица в жизни не видал и, Бог даст, больше не увижу.
Гость облизнул пересохшие губы.
– От страха Петрович умер. Точно как и его корова, прости Господи за сравнение. И вот стоим мы над этой ямой в лесу, вся деревня, и переглядываемся. Сначала собаки, потом Танюша, теперь вот Петрович. И тут дед Трофим – как еще добрался туда в свои
– Да лютики же, – отвечает. – Бывают лешие, водяные, банники, полевики, кикиморы, полудницы. А бывают лютики. Эти всех злее. Уж очень зверствуют. Прямо лютуют. Оттого и лютики. А вы думали, деревня так почему называется?
– Почему? – не выдержал кто-то.
А деду Трофиму только того и надо, чтобы его кто-нибудь послушал. Он и завел:
– Давным-давно, – говорит, – лет двести, а может, и триста тому назад, жил в наших краях помещик один. Страшно был богат, вот и маялся всю жизнь от безделья. А на старости лет и вовсе заделался этим… как его… естество… А, ну да. Заделался, естественно, пытателем. Так, кажется. И однажды, себе на горе, поймал лешего. Ну, и извел его на опыты. Целиком извел. Замучил, попросту говоря. У него с этим просто было. Вот после этого лютики в округе и завелись. Вроде как мстить пришли. В неделю край опустел: ни собак, ни людей… Одни шмотки мяса на елках, да кровь с ветвей каплет. Потом деревню снесли, товарищество ваше устроили. Тоже, вишь, Лютики.
– Дурак ты, дед, – сказали ему тогда в сердцах, но на следующее утро семей десять первой же электричкой убрались из деревни подобру-поздорову. А остальные… А что остальные? Собрались, обсудили это дело и решили, что: да, похоже, кто-то имел на Петровича большой острый зуб. Да, жалко. Да, страшно. Но, как ни крути, это все проблемы Петровича и, худо ли бедно ли, они уже решены. А что в деревне живет убийца, так это еще бабушка надвое сказала, а если и живет – это его проблемы. А лютики – проблема деда Трофима, чтоб ему пусто было. А у остальных проблем, черт их дери, вообще нет. И не предвидится. На том и решили.
Гость замолчал.
– Простите. Что-то совсем горло пересохло.
Ипполит Федорович, вероятно, предчувствуя край, неуверенно посмотрел на Винни, который, и без того слегка расстроенный рассказом, а в наступившей паузе сообразивший вдруг, что его вот-вот пригласят посетить эти гиблые Лютики, где всюду ямы с умершими от страха покойниками, а на ветвях тихо покачиваются дымящиеся куски мяса, кивнул.
– А вы кем раньше работали? – неожиданно поинтересовался он, оттягивая приглашение.
– Преподавал физику в школе. Хорошие были времена.
– Погодите! – Ипполит Федорович тяжело поднял голову. – Я что-то никак не пойму, сколько у вас в деревне народу. Десять, вы говорите, уехали. Осталось, вы говорите, пять. Итого – пятнадцать. Остальные-то где?
– Остальные пока живут, – усмехнулся гость. – В смысле, на момент моего рассказа. Я еще на закончил.
– А! – произнес Ипполит Федорович, облегченно растекаясь по креслу.
– На самом деле, – продолжил гость, – те что остались тоже задержались не сильно. Если быть точным, на неделю. Собственно, до позавчерашнего дня. Жара, как вы помните, стояла страшная. Ну просто буквально некуда деться. Деревня с виду – точно вымерла. Старики по домам сидят: там, вроде, прохладнее; молодежь на речке пропадает. И вот где-то, наверное, в полдень, в самое что ни на есть пекло…
Гость с досадой помотал головой.
– Нет, так вы не поймете. Сначала нужно кое что объяснить.
Он на секунду задумался и продолжил.
– Я вообще человек не очень общительный – знакомых у меня, честно сказать, маловато. Вот и в Лютиках… Живу почти пять лет, а близко так ни с кем и не сошелся. Ну не интересны мне, прости Господи, их проблемы. Единственным, с которым можно было общаться, был мой сосед, Прохор Васильевич Шувалов. Пенсионер, как и я, только позаслуженней. Всю жизнь проработал замдиректора какого-то крупного полимерного завода. Большим человеком в свое время был. Потом и завод измельчал, и времена поменялись, а там и пенсия подоспела. Как раз к развалу завода. К тому времени жена у Прохора умерла, дети выросли, вот он и купил себе дом в Лютиках: говорил, ему, в общем, все равно где, лишь бы на Волге.
– От подавляющего большинства местных жителей его выгодно отличали три вещи: высшее образование, чувство юмора и прямо нечеловеческое самообладание. Однажды наш тракторист, уснув за рулем, вылетел с дороги прямо на участок Прохора. Тот как раз пил на веранде утренний кофе. Сидел себе в кресле-качалке, нога на ногу, в одной руке чашка кофе, в другой – сигарета. Курил и рассматривал облака – в общем-то, как обычно. Тут треск, лязг, грохот, забор падает, и прямо на Прохора в клубах дыма несется трактор с включенными фарами. Не сбавляя скорости, врезается в веранду, чуть не снеся ее напрочь, и, наконец, глохнет.
– Прохор даже в лице не изменился. Со всех сторон к участку бежали люди, кто-то уже звонил в скорую, а он преспокойно сидел в своем кресле и с интересом рассматривал вздыбившиеся вокруг него балки и застрявший в них трактор. В одной руке у него дымилась сигарета, в другой была чашка кофе, из которой не расплескалось ни капли. Увидев меня, Прохор очень обрадовался.
– Я сейчас отчетливо вспомнил, – взволнованно сообщил он, – как катался в детстве на американских горках. Совершенно то же самое ощущение.
И он счастливо улыбнулся.
– Еще у него была почти маниакальная страсть к чистоте. Не самая, к сожалению, удачная, мания, когда нет денег. А денег у него было в обрез: после пары дефолтов даже его директорская пенсия превратилась в пшик. Как, впрочем, и сбережения. Как, впрочем, у всех. Но остальные всю жизнь учились жить бедно, чтобы воспользоваться этим умением в старости, а Прохор начинал с нуля. В общем, ближе к середине месяца деньги у него обычно заканчивались. Хорошо, сын его навещал. Но это ведь летом – зимой к нам не очень-то и доедешь. А зимой… Зимой мы старались почаще приглашать его в гости. Гордый он был очень. Вполне ведь мог протянуть, если бы выращивал в огороде хоть что-то полезное. Но он выращивал там цветы. Ничего кроме цветов. И возился он с ними не как-нибудь, а в ослепительно чистой белой рубашке – а другой, к слову сказать, на нем никто никогда не видел. Представляете? Белая накрахмаленная рубашка! В Лютиках! В огороде! Позже, когда… В общем, позже я видел его шкаф. Не очень-то много у него было этих рубашек. Штук семь, не больше. Когда он их успевал стирать – загадка. Хотя, как я сейчас понимаю – скорее, подвиг.
Гость о чем-то задумался и, тряхнув головой, продолжил.
– Так вот. Как я уже говорил, это случилось позавчера. Кто-то пошел на речку, кто-то остался дома, а Прохор отправился в лес. В лес – потому что там прохладно и никого нет. Я сидел дома и пытался работать. Хочу, знаете, попробовать себя в качестве автора. – Гость смущенно улыбнулся. – Пишу пособие по физике для поступающих в вузы. Ну, неважно. Время уже шло к полудню, и тут… И тут я вижу, как на рукопись падет капля, затем другая… Я автоматически поднимаю глаза к потолку и тут же понимаю, что течет с меня. Что с меня ручьями течет холодный пот. И еще, что мои колени вдруг превратились в кисель. И физически чувствую, как под моим весом кости входят в этот кисель. И что от этого чувства меня сейчас вырвет…