Лже-Петр - царь московитов

Карпущенко Сергей Васильевич

– Сие отчего же?
– Долгорукий пробубнил.

– Оттого, что... истинный то был Петр Алексевич, а мы его вязать хотели. Мы Шведа били, а он думал, что мы на помазанную его особу посягали. Ушел, не стерпел измены...

Но Шереметев так стукнул рукою по столу, что в мисках щи подлетели кверху:

– Не бреши, Данилыч! Сам сын конюхов, так полагаешь, что и государи могут шведские кафтаны надевать да во вражьем городе сидеть? Пушки он, видишь ли, клепать решил, ворота самолично отворять! Полагаешь, что сам царь природый совесть настолько бы презрел, что шведам передался, когда мы воюем? Швед то был, боле некому, и новый обман он для нас чинить собрался, но не дали ему воли! Таперя же, коль раскрыли мы его, не явится к нам больше. Нам же, если попробует на казнь послать, надобно держаться вместе и войско все против него поднять! Откроем полкам, кто ими управлял, выйдем из-под Нарвы, а дале - Собор в Москве решит!
– И перекрестился широко и истово.

* * *

Как удалось десятитысячной армии Карла подойти к укрепленным русским позициям столь незаметно и близко, никто и сообразить не смог. Наверно, часовые за вьюгой, что разыгралась в то утро, не углядели приближения врага. Писк рожков, треск барабанов, выстрелы и крики наседавших на русские рогатки раздались разом. Солдаты, стрельцы выскакивали из землянок, офицеры спешно строили их в линию, от неожиданности путая команды. Быстро двигая шомполами, трясущимися руками солдаты заряжали ружья, построясь редкой цепью, стреляли в наступавших, но шведы, горящие отвагой и настропаленные напоминаньем Карла, что московиты - воины плохие и сразу побегут, прорвали цепь русских быстро. Первыми дрогнули стрельцы, меж которых давно уж ходили слухи, что царь-антихрист их предал, побежали. Где попадались офицеры-иноземцы, резали, кололи багинетами, секли бердышами. Еще и приговаривали:

– Вот вам, немцы, за немецкого царя!

Дрогнула и двинулась назад дивизия Головина, храбрый Вейде пытался противостоять, но сам был ранен, и его дивизия бежала, бросившись к реке. Там, не страшась воды холодной, не покрытой льдом, бросались в волны, давили один другого, ввалившись в воды огромной массой, обезумевшей от страха, неуправляемой, потерявшей и царя, и командира. Тысячи солдат нашли конец в быстрых, бурлящих водах норовистой Наровы.

Но остановили стремительное наступленье шведов полки гвардейские, Преображенский да Семеновский. Сомкнувшись плотными рядами, плечом к плечу, стиснув зубы, гвардейцы отражали все атаки стрельбой и багинетами, но по войску, от солдата к солдату, от офицера к офицеру, от генерала к генералу уже летела весть, что герцог фон Кроа, командующий всей армией, генерал Алларт, генерал Штейнбок перешли на сторону врага.

А ветер со снегом все хлестал в лицо, и в пурге не видно было лиц своих соседей по шеренге, не то что наседавшего врага. В этом белом снежном хаосе русские полки, не имевшие общего командования, не имея связи друг с другом, принимали своих за врагов, начинали атаки, пальбу по товарищам своим, все перемешалось, все вопило. Происходящее теперь казалось русским совсем ненужным: ни им самим, ни царю, ни Родине, ни Богу.

А на помощь Карлу из крепости на хорошо подкованных, сытых лошадях вылетели драгуны, плащи которых вились за спинами, подобно крыльям, и на злого ястреба похож был их предводитель: без шляпы, с развевающимися волосами, с тяжелым палашом в руке, откинувшись назад в седле с осанкой гордой и воинственной, мчался он туда, где кипела битва, призывным кличем обращаясь к подчиненным, чтоб не отставали. Вломившись в людскую массу теснимого, обезумевшего от ощущения конца и невозможности бороться за жизнь свою, российского войска, этот человек колол, рубил направо и налево, лишая жизни тех, кого возненавидел... Он, пришедший в эту крепость, чтобы помочь тем, кто осадил её, был оскорблен ими и наказывал сейчас непокорных ему изменников. Но никто не знал тогда, что руководит драгунами, что сеет смерть и опустошение сам русский царь, которому сейчас нет дела ни до Нарвы, ни до умирающих людей, ни до мальчишки-Карла. Обида влекла его вперед, и клинок его был послушен лишь зову мести.

...Сопротивляться шведам было бесполезно. Посланный от русских просил у шведов перемирия и возможности уйти.

Карл, сам обессиленный, потерявший в сражении три тысячи солдат, великодушно согласился, но условия, им означенные, для русских были тяжкими. Дозволялось беспрепятственно уйти с шестью полевыми пушками, оставив шведам всю осадную артиллерию, но с распущенными знаменами и с барабанным боем, что почетно было. Но слишком уж ненавидели победители тех, кто пытался штурмовать их Нарву, - когда полки переходили через нарвский мост, шведы на них напали, отобрали знамена, пушки, ограбили обоз. Тех, кто пытался сопротивляться, убивали, топили в водах Наровы. Были взяты в плен и содержались в казематах Нарвы князь Яков Федорович Долгорукий, генералы Автоном Головин, раненый Адам Вейде, князь Юрий Трубецкой, Иван Бутурлин, начальник артиллерии царевич Имеретинский, семь полковников, четыре подполковника, шесть майоров и двадцать пять офицеров. После их отвезли в Стокгольм, и они со склоненными головами прошли по улицам столицы шведской. И шведы-горожане ликовали. Их сердца трепетали от радости победы над коварным, могучим, варварским народом, и все эти лавочники, мелкие ремесленники, трубочисты, аптекари, водовозы, никогда не державшие в руках оружия, ощущали себя при виде знатных пленников бесстрашными и непобедимыми.

13

НЕТ, ГОСУДАРЬ, ВОЙНУ ПРОДОЛЖИМ!

В старинном пиршественном зале нарвской крепости, что находился под самой сторожевой башней, царило шумное, плещущее через край веселье. Генералы, офицеры - человек до полусотни, - поднимались по очереди из-за стола, чтобы в самой выспренней манере произнести здравицу юному победителю русского медведя - королю Карлу, который в одном белом камзоле, с волосами, связанными на затылке лентой, с тонким, умным лицом аристократа, улыбаясь, принимал поздравления, поднимая свой золотой венецианский кубок изысканной чеканки.

– Суперант суперата фидем!
– говорил какой-то майор, почтительно склоняясь в сторону короля.
– Всем понятно, что в переводе эта фраза означает "истина превосходит вероятие". И на самом деле, господа, нечему удивляться, что восьмитысячная армия нового Александра, государя нашего Карла, разгромила сорокатысячное царское войско! Виват его величеству! Виват!

Поднимался другой и, вначале окинув взглядом всех присутствующих, говорил:

– А я бы предложил выбить в честь славного события аллегорическую медаль. На одной из её сторон будет изображен апостол Петр, - он же Петр Московский, - греющийся от огня своих пушек. Надпись же такая: "Стоял Петр и грелся у костра". На другой же стороне изобразим бегущих русских, а впереди всех - убегающий Петр, из глаз которого текут слезы. Надпись же сделаем такую: "И выйдя вон, плакал горько". Какова аллегория, господа? Ему аплодировали, но по мере того, как льстецы произносили свои речи, Карл становился все грустнее. Все реже поднимал он кубок, и вино уже не веселило его. Он понимал, что хоть и одержал победу над русскими, но досталась она ему не совсем заслуженно. Майор Шенберг, игравший роль царя Петра, был тем, кто должен был разделить с королем честь назваться победителем. Впрочем, думал Карл, какой он победитель? Просто, выполняя мою волю, он довел русскую армию до такого состояния, когда она уже не могла и не хотела сопротивляться. Шенберг сорвал осаду крепости, оставил свое войско, но какой же он соперник? И все же неудовлетворенность собой не давала покоя, Карл жаждал настоящей победы, но без помощи тайных агентов.

– А знаете, - заговорил он вдруг громко, не вставая, - кого из офицеров я бы наградил Орденом Льва и повесил бы ему на шею золоченый знак со своей монограммой? Не знаете! Полковника Тейтлебена. Когда-то верой и правдой он служил Бранденбургскому курфюрсту, но, заслышав, что к Нарве движется армия Петра, которого он ненавидел, господин Тейтлебен поспешил на помощь. И ведь помог, господа, помог! Представляете, эти варвары как-то раз, разбив шведский заградительный отряд у Везенберга, обрядились в форму убитых и сделали вид, что это войско короля Карла идет на выручку осажденному городу. Но полковник Тейтлебен разгадал замысел врагов, каким-то особенным чутьем угадав в переодетых людях русских. Картечь артиллерии, которой он командовал на бастионе Гонор, буквально скосила ряженых. Ха-ха! Русские захотели быть умнее нас, представителей германского племени. Но это ещё не все, господа, не все! Полковник Тейтлебен провел удачную вылазку с эскадроном драгун, когда с русскими уже сражался я. Дивизия генерала Головина оказалась зажатой в клещи и была уничтожена. Новые Канны, господа! Ну, встаньте же, наш герой, покажите себя господам!

Петр, смущенный оттого, что его хвалили сейчас как раз за то, что было предметом страшных укоров совести, поднялся. Все воззрились на него - иные с восхищением, другие с плохо скрываемой завистью.

– Ну же, подойдите ко мне, наш Зигфрид, наш Гильдебранд!

Петр робко подошел. Он не ждал награды, похвалы, не хотел их, а поэтому его чувства сейчас были в смятении. Дважды он видел этого тонкого, невысокого юношу - один раз в замке Халландгольм, когда был заточен там, другой раз - в королевском замке, в Стокгольме, когда длинная борода скрывала от Карла его лицо. Петр не боялся быть узнанным - ему совсем не страшен был этот мальчик, которого он уложил бы на месте ударом кулака. Страшила похвала врага.

Нет, Карл всего лишь приобнял Петра, и того довольно, но и в этом движении, при коротком, но пристальном взгляде на того, кто был им возвеличен, король как бы всколыхнулся. Словно волна пробежала по его телу с головы до ног: такое он испытывал лишь в сладкие и редкие минуты любовного забвенья или когда чувствовал, что лести придворных можно верить. Карл почему-то ощутил, что чувства торжества его величья, о котором ему говорили здесь, померкли и совсем не радуют, но вовсе не потому, что полковник Тейтлебен помог ему в борьбе с русским войском. Просто юный король не только зорким глазом, природным чутьем, инстинктом, но даже кожей воспринял в подошедшем к нему великане признаки тождества с самим собой. Нет, этот неуклюжий детина не был на него похож, но величие и сила, царственная величавость, способность повелевать и никогда не подчиняться, светились в каждом движении его, в каждой черте его лица, пусть некрасивого и грубого, но жестокого и властного, как у какого-нибудь Цезаря или Адриана.