«М» - значит молчание
Шрифт:
— Я рад.
— Еще один вопросик, и я отпущу вас на работу. Вы никому не рассказывали о своих отношениях с Кэти?
— Вы имеете ввиду, храним ли мы это в секрете? Никак нет.
— Я спрашиваю потому, что позднее буду разговаривать с Дейзи. Конечно, я могу держать эту информацию при себе, если хотите.
— Мне все равно. Кэти всегда разбалтывает о наших проблемах своим подругам и прислушивается к их мнению на этот счет при условии, что оно совпадает с ее собственным. Можете рассказывать кому хотите. Пусть почувствует на собственной шкуре, как это «приятно».
Покинув его, я отъехала на боковую улочку
В четыре часа я стояла перед входной дверью Лайзы Клементс. Дом был простым — длинная деревянная коробка с крыльцом. В Санта-Марии было чистенько, но городок видал и лучшие времена. Деревья и кустарники слишком разрослись, поскольку никто не ограничивал их рост. В садах было темно, а окна закрывали вечнозеленые растения, возвышавшиеся над крышами. Тень создавала прохладу, обволакивающую, как дымкой, все дома в округе.
Женщина, открывшая мне дверь, выглядела моложе своих лет. На ней были теннисные туфли, мешковатые брюки и белая поварская куртка, застегивающаяся спереди. Светлые волосы до плеч расчесаны на пробор и убраны за уши. Голубые глаза, широкие прямые брови и большой рот. Белая кожа с россыпью веснушек на носу отливала кремовым оттенком. В V-образном вырезе поблескивал серебряный медальон в форме сердечка. Лицо ее не выражало никаких эмоций.
— Что вам угодно?
— Вы Лайза?
— Да.
— Я Кинси Миллхоун.
Она не сразу вспомнила, кто я такая, а затем спохватилась:
— Я забыла, что вы должны прийти. Извините. Проходите, пожалуйста.
— Я не вовремя?
— Все нормально. Извините, я не могла вчера с вами долго разговаривать, я как раз уходила из дома, когда вы позвонили.
Я вошла в гостиную, обставленную дешевой, но стильной мебелью: плетеные кресла, большие индонезийские диванные подушки в наволочках из черно-желтой набивной ткани, на полу циновка и множество растений, которые при ближайшем рассмотрении оказались искусственными.
— Нет проблем. Спасибо за то, что согласились встретиться со мной сегодня. Вы повар?
— Без специального образования. Это мое хобби уже много лет. Я пеку в основном свадебные торты, но могу испечь все, что угодно. Присаживайтесь.
Я села в одно из плетеных кресел, спинка и сиденье которых были снабжены специальными подушечками
— Хозяин квартиры, которую я снимаю, был пекарем. Сейчас он на пенсии, но любит что-нибудь испечь. В вашем доме пахнет так же, как у него, — ванилью и жженым сахаром.
— Я настолько привыкла к этому запаху, что даже не замечаю его. Это, наверное, все равно что работать в пивоварне и не ощущать запаха пива. Но мой муж всегда говорил, что у нас дома пахнет именно так — ванилью и сахаром.
— Вы замужем?
— Сейчас нет. Я уже шесть лет в разводе. У него свой бизнес. Мы остались добрыми друзьями.
— У вас есть дети?
— Сын, — ответила она. — Кевин и его жена Мерси ждут своего первенца, дочку, в ближайшие десять дней, если малышка родится в срок. Они хотят назвать ее Елизаветой в мою честь, хотя раньше собирались дать ей имя Либби. — Ее пальцы коснулись серебряного медальона, словно чтобы не сглазить.
— Вы выглядите слишком молодо для бабушки.
— Спасибо, — сказала она. — Чем я могу вам помочь?
— Дейзи Салливан наняла меня в надежде найти свою мать.
— Да, я слышала. Вы уже общались с Кэти Креймер.
— Приятная женщина, — солгала я, надеясь, что Бог не вырвет мой язык.
Она улыбнулась, заправляя за ухо прядь волос.
— Желаю вам успеха! Я очень хотела бы знать, что случилось с Виолеттой. Она изменила мою жизнь.
— В самом деле? К лучшему или к худшему?
— О, конечно, к лучшему. Она оказалась первым взрослым человеком, который проявил ко мне интерес. Я выросла в Сирина-Стейшн, одном из самых дерьмовых мест на свете. Вы его видели?
— Дейзи мне его показала. Он кажется городом призраков.
— Теперь да. Раньше там жило намного больше людей, но все были такие занудные и консервативные. Виолетта была как струя свежего воздуха, простите за банальность. Она плевала на общепринятые правила и на то, что думали о ней люди. В ней жил дух свободы. По сравнению с ней все остальные казались скучными и тусклыми.
— Вы первый человек из тех, с кем я разговаривала, кто сказал о ней что-то хорошее.
— Я уже тогда была ее единственной защитницей. Сейчас я понимаю, что ей было свойственно саморазрушение. Она была импульсивной… или, лучше сказать, безрассудной. Она одновременно и привлекала, и отталкивала людей.
— Как это?
— Я думаю, что многие хотели бы делать то же самое, что и она, но не имели такой смелости.
— Она была счастлива?
— О нет. Совсем нет. Ей отчаянно хотелось другой жизни. Ей до смерти надоели бедность и побои Фоли.
— Так вы думаете, что она сбежала из города?
Она взглянула на меня, прищурившись.
— Конечно.
— Каким образом?
— Таким, каким делала и все остальное. Она знала, чего хочет, и перехитрила всех, кто стоял у нее на пути.
— Это звучит жестоко.
— Ну, это вопрос семантики. Я бы сказала «определенно», но иногда это одно и то же. Я чувствовала себя несчастной, когда она уехала, не попрощавшись. Я бы сказала ей: «Счастливого пути, и да благословит вас Бог!», но в четырнадцать лет я не могла бы произнести таких слов, хотя именно так и думала. Я очень страдала, но была рада за нее. Понимаете, что я имею в виду? Ей выпал шанс, и она воспользовалась им. Дверь распахнулась, и она выскользнула из нее. Я восхищалась ею.