М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
с недомолвками, еще под влиянием прежней ценсуры.
В. В. БОБОРЫКИН
ТРИ ВСТРЕЧИ С М. Ю. ЛЕРМОНТОВЫМ
Лермонтов, Лярский 1, Тизенгаузен, братья Чере-
повы, как выпускные, с присоединением к ним провор
ного В. В. Энгельгардта составляли по вечерам так
называемый ими «Нумидийский эскадрон», в котором,
плотно взявши друг друга за руки, быстро скользили по
паркету легкокавалерийской камеры, сбивая с ног по
падавшихся им навстречу новичков. Ничего об этом
не знавши и обеспокоенный стоячим воротником
куртки и штрипками, я, ни с кем не будучи еще знаком,
длинными шагами ходил по продолговатой, не принад
лежащей моему кирасирскому отделению легкокавале
рийской камере, с недоумением поглядывая на быстро
скользящий мимо меня «Нумидийский эскадрон», на
фланге которого, примыкающем к той стороне, где я
прогуливался, был великан кавалергард Тизенгаузен.
Эскадрон все ближе и ближе налетал на меня; я сто
ронился, но когда меня приперли к стоявшим железным
кроватям и сперва задели слегка, а потом, с явно поня
тым мною умыслом, порядочно толкнули плечом Тизен-
гаузена, то я, не говоря ни слова, наотмашь здорово
ударил его кулаком в спину, после чего «Нумидий
ский эскадрон» тотчас рассыпался по своим местам,
также не говоря ни слова, и мы в две шеренги пошли
ужинать. Строились по ранжиру, тяжелая кавалерия
впереди, и я по росту был в первой фланговой паре.
За ужином был между прочим вареный картофель,
и когда мы, возвращаясь в камеры, проходили неосве
щенную небольшую конференц-залу, то я получил
в затылок залп вареного картофеля и, так же не говоря
ни слова, разделся и лег на свое место спать. Этот мой
стоицизм, вероятно, выпускным понравился, так что
179
я с этого первого дня был оставлен в покое, тогда как
другим новичкам, почему-либо заслужившим особенное
внимание, месяца по два и по три всякий вечер, засыпа
ющим, вставляли в нос гусара, то есть свернутую
бумажку, намоченную и усыпанную крепким нюхатель
ным табаком. Этим преимущественно занимался шалун
Энгельгардт, которому старшие не препятствовали.
Вот моя первая встреча с Лермонтовым.
Домашнее образование под руководством швей
царца и швейцарки, пропитанных духом энциклопе
дистов, сделало то, что русская литература была для
меня terra incognita *, и я из нее знал только «Юрия
Милославского», которого мы в Горном корпусе читали
вслух во время летних каникул, проведенных в стенах
корпуса. Что ж удивительного, что я даже не интере
совался издаваемым в последние месяцы пребывания
Лермонтова в школе рукописным журналом под назва¬
нием «Всякая всячина напячена», редактором коего
был, кажется, конно-пионер Лярский. <...>
Я жил во Владикавказе. <...> Однажды базарный **
пришел мне сказать, что какой-то приезжий офицер
желает меня видеть. Я пошел в заезжий дом, где застал
такую картину:
М. Ю. Лермонтов, в военном сюртуке, и какой-то
статский (оказалось, француз-путешественник) сидели
за столом и рисовали, во все горло распевая: «A moi
la vie, `a moi la vie, `a moi la libert'e» ***.
Я до сих пор хорошо помню мотив этого напева,
и если это кого-нибудь интересует, то я мог бы найти
кого-нибудь, кто бы его положил на ноты. Тогда это
меня несколько озадачило, а еще более озадачило, что
Лермонтов, не пригласив меня сесть и продолжая рисо
вать, как бы с участием, но и не без скрываемого высо
комерия, стал расспрашивать меня, как я поживаю,
хорошо ли мне.
Мне в Лермонтове был только знаком шалун, руко
водивший «Нумидийским эскадроном», чуть не сбив
шим меня с ног в первый день моего вступления
* неизведанная земля ( лат.) .
**Так назывался приставленный к взятому для офицеров
и проезжих дому унтер-офицер. ( Примеч. В. В. Боборыкина.)
***Да здравствует жизнь, да здравствует жизнь, да здрав
ствует свобода! ( фр.).
180
в юнкерскую школу, а потом закатившим мне в затылок
залп вареного картофеля. О Лермонтове, как о поэте,
я ничего еще не знал и даже не подозревал: таково
было полученное мною направление. В краткое мое
пребывание в полку, в Царском Селе, я благодаря обра
тившему на меня внимание нашему полковому библио
текарю поручику Левицкому прочитал Тьера, Байрона
и еще кой-что, более или менее серьезное. Во Влади
кавказе читал, кроме «Русского инвалида» и «Пчелы»,
«Revue Britannique» и как-то случившиеся у Нестерова
«Etudes de la Nature» Bernardin de St-Pierre 2. Все это,
вместе с моею владикавказскою обстановкою, не могло